Онлайн книга «Гулящие люди»
|
С хитрыми глазами, бородатый, одеждой похожий на свой куб, обшитый мешком, сбитенщик говорил корявому, неповоротливому калашнику, поставившему свое веко рядом: – Гиль идет! С народом тогда не тянись, Гришка. Народ – што вода в кубе… звенит куб, покель не закипела вода… закипит, щелкни перстом по стенке, услышишь – медь стучит, как дерево… – Что-то мудрено судишь! – Примечай… народ кричит, зовет, ругаетца до та поры, покеда не закипел! Пошел громить – закипел… Тогда нет слов, един лишь стук! Слышно было на Красную – в Китай-городе, в стороне Хрустального переулка, звенела посуда или стекла и слышался там же хряст дерева. – Оно – быдто лупят по чему? – И давно уж! Шорина гостя дом зорят… Выли и лаяли собаки, а над гостиным двором черно от галок. – Нешто опять сретенского Павлуху волокут? Григорьева сына. – Все с письмом волочат, а ту, у тиуньей избы, попы сняли другое, сходное с тем. – Попы безместные, вор на воре – може, они и написали? – Оно то и я мекаю! С Красной, Гришка, уходить надо. Я пойду! Сбитенщик надел ремень своего куба на плечо. – Я тоже! – Подымая лоток, попросил: – Поправь шапку, глазы кроет… Сбитенщик поправил ему шапку. Оба проходили мимо скамьи квасника. Квасник, пузатый, лысый, блестя лысиной, расставлял на вид разных размеров ковши. – Уходи, плешатый, гиль идет! – Вишь, народу – што воды! Подтягивая рогожный фартук, квасник, тряхнув бородой, гордо ответил: – Советчики тож! Да на экой жаре черти и те пить захочут… – Ну, черт и будет пить! Хабар те доброй… Они ушли, а квасник проворчал им вслед: – Советчики, убытчики… – Он снял круглую крышку кади, положил рядом с ковшами, из ящика достал кусок льда, кинул в квас. Два русых парня, немного хмельных, в красных рубахах, с красными от жары лицами, первыми подскочили к кваснику, махаясь, кричали: – Мы подмогём! – Дедушко-о! Дай сымем кадь, скамля народу-у! – Письмо! Изменники, знаешь ли, чести будут – тебе подмогем! – Уронил крышку, срыл ковши в пыль на землю. – Псы вы – собачьи дети! Бархат окаянной – хищены рубахи, летом в улядях, голь разбойная! – Подмогем плешатому! Давай, Васюшка! – Караул кликну – скамля, за нее налог плачен… место-о! Разбойники. – Старик нагнулся поднять крышку и ковши. – Дедушко! Поди-кась, не пробовал свово квасу? – Сварил, да не пил! – Здымай, Васюшка! Кадь сверкнула уторами, квас вылили на старика. Старик не сразу опомнился – рогожный фартук с него сполз, с бороды текло, за шиворот тоже. Бормоча ругательства, едва успел подобрать ковши и кадь квасную откатить – хлынул народ, подхватил скамью на средину Красной площади. На скамью, горбясь, влез стрелец Ногаев, с другого конца, подсадив, поставили пропойцу подьячего, завсегдатая кабака Аники-боголюбца. Оба они во весь голос стали читать густой толпе народа одно и то же письмо, только в двух списках. Толпы людей копились в слободах. Из слобод текли лавой на Красную площадь, в ряды Китай-города и на Лубянку. Идя мимо кузниц, кричали: – Ковали! Седни гуляем, идем правды искать! Кузнецы покидали работу – шли. Иные брали с собой на случай и молоты. – Воет набат! – Дуй, набат, звони панафиду изменникам! С каждым переулком, жильем мастеровых толпа густела. Проходя мимо ям-подвалов, открытых и от дыма вонючих, где среди железного хлама: жестяных бадей, чугунов и обрезков, обломков полосового железа – копошились оборванные люди, с серыми лицами, на которых видны лишь белки глаз, да синий рот, да черные уши, кричали: – Оловянишники! Кидай ад, идем рай искать! – Ле-е-зем! – Лудило! Раздуй кадило – боярские клети кадить! – Гоже на все! Квасникам: – Квасовары-пивовары! Иное таким поите, што день в руках портки носишь… – Кидай кадь! Идем. – Иду, товарыщи-и! Толпа росла и росла. Без усилий и свалки смывала всех, вбирая в себя. Иные шли из боязни, многие из любопытства, шли и такие, которым надоел бесконечный труд, а кому пограбить – те бемоли с шутками. Царь, ревнивый к своей власти и имени, боялся умных бояр, хотя таких было немного, и этих немногих помня, как делали прежние цари, отсылал возможно дальше от Москвы в глухие места воеводами, но к Ивану, князю Хованскому [239], зная его невеликий ум, властью не ревновал. Рассердясь, царь называл князя Ивана «тараруем» за частую речь и необдуманную. Сам же князь Иван втайне сердца своего гордился, ставил себя выше царя родом: «Мои-де предки – удельные князья повыше Романовых да Кошкиных, романовских предков…» Не раз во хмелю и сыну своему Андрею мысль таковую внушал: «Не ты, Андрюшка, так дети твои, гляди, быть может, царями станут!» Теперь с Коломны, ведая любовь народа к Хованскому, царь послал князя Ивана уговаривать бунтовщиков. Солнце припекло с запада, толпа росла и росла на Красной, теснясь к скамье, где стрелец Ногаев и пропойца кабака Аники-боголюбца читали много раз и снова по требованию перечитывали «письмо об изменниках». – Гляньте! Царев посланец наехал! – Пошто не сам царь? – Правильно! Ходокам обещал наехать в Москву суд-расправу чинить. – Дорого просишь! Изменники – свойственники ево! Князь Иван с малыми стрельцами в пять-шесть человек пробрались к лобному месту. – Эй, детушки! Детушки – штоб вас! – Слышим, батюшко! – Чего сгрудились? Чего расшумелись, штоб вас кинуло! – Правду потеряли! Ище-ем! – Детушки-и! Слушайте, понимайте, знайте! – Слушаем тебя! Тебя нам не надо… – Твоя служба против польского короля всем ведома-а! – Детушки-и! Пошто сильны деетесь? Великий государь гневается, а коли пастырь озлен, то по стаду лишний кнут пойдет. |