Онлайн книга «Грех жаловаться»
– Да ты что?! – А что? Есть у меня выход? 19 Мир затаился, пережидаючи. Ветер затих до времени. Люди, птицы со зверьем. Где-то на высоте пронудел шмель и оборвал, как спохватился, – или это пронудела душа? Минута зависла – не приведи Господь! "...начнем рассказывать о бесчисленных ратях, великих трудах, частых войнах, многих крамолах, восстаниях и мятежах..." – Да я может утерял, – сказал неуверенно жердяй и поозирался беспокойно. – В дупле схоронил. Позабыл где... С неба глядел Масень Афанасий, голову свесив с полатей, с земли этот, лицом плосколик, Филя Ослабыш таращился в никуда – не сбросишь со счета. Был он нелеп, беспомощен и смешон, смирно лежал на спине безо всякого шевеления, руки задирал с ногами: не человек – жук-притворяшка. Жука кто пожалеет? Разве что другой жук. "...страшное было чудо и дивное, братья: пошли сыновья на отца, отцы на детей, брат на брата, рабы на господина, господин на рабов..." Неплохо сказано. – Шутишь, – сказал жердяй и зубом скрипнул. – Глаза?.. Ты этого не сможешь. – Чего это не смогу? Смогу. Ему-то? Тоже мне – гамаюн-финик. Ножичком поиграл. Было уже не рано, солнце прожаривало без пощады, пот капельный: покончить поскорее с делом, ополоснуться, закусить в холодке. Меда глотнуть – к забывчивости. – Я тебе упрощу задачу, – сказал искуситель. – Уши выше лба не растут. В камень стрелять – стрелы терять. Времена шатки, береги шапки. Выбери на свой вкус, и покончим с этим. Покончим с этим – покончим с собой. "...матери плакали о детях, девы о своей невинности, живые завидовали спокойствию мертвых...", – кто напишет лучше? – А зачем? – сказал тот. – Прошлым разве научишь? Чушь! Так хоть человека спасешь. Хрюкнул кабаненок в неласковых руках. Филя Ослабыш ногой дрыгнул. Этот, на пне, повозился нетерпеливо. – Не ожидал от тебя, – сказал нагло. – Зверообразия такого. В конце-то концов: человек для истории или история для человека? Дал знак начинать. 20 Кучей навалились на Филю, за руки похватали, за ноги, к земле припечатали и нож вынули. – Стойте!.. – завопил жердяй и Филя, как по сигналу, вскинулся, забился, ногами раскидал всех. Прибежали еще на подмогу, сладили ввосьмером, лесину поперек уложили –кость хрупнула, один сел поверху, сапогами лицо зажал и ножом примерился. Хрипел Филя. Пену пускал. Пальцами сучил. Головой дергал. Ткнули – не попали, щеку окровянили. Примерились снова. Завыл Филя Ослабыш, заревел, рот разевая отчаянно, воем погнал жердяя вверх по стволу. Обдирало руки. Обрывало рубаху. Цепляло и не пускало. А он протискивался отчаянно в переплетении ветвей, туда, к небу, к освобождению, но вой доставал, вой подгонял, хлестал без пощады по спине... Дрожал на полатях Масень Афанасий, востроносый, маловидный, конопатый, глаза круглы от ужаса – руки выставлял перед собой. Сунулся к нему, хватал за рубаху, дергал, объяснял-уговаривал: – "...землю пустошили, города воевали, церкви Божии оскверняли, людей мучили и насмерть побивали..." Забыть? В памяти не оставить?!. Масень Афанасий глядел, не смаргивал, потом исходил бисерным, губами шевелил – упрашивал. – Сгинь! Не гляди! Кто ты есть?! Из-за кого душою играть?!.. Взвыло снизу. Ревучим прорвалось воплем. Погнало по стволу, обрывая ногти. "...нечего нам озираться назад: побежавши, не уйти..." 21 Вывалился на верхние полати, рухнул ничком, лицом в бревна, руками уши заткнул. – Господи! За что тягости эти?.. Замолкли вопли. Отсекло звук. Эхо повторило напоследок, как заучило на память. И стало вокруг тихо, а в тишине страшно. Он медленно поднимал голову от пола, увидел перед собой чьи-то ноги – вздернулся рывком. Стояла на полатях жена Масеня, крупная, неохватная, пузо до лба, щурилась сверху покойно и раздумчиво. Была она на пределе, когда обручи уже спадают, неделя-другая – и разродится, двойню принесет на свет, а то и пятерых. Волосы белесы. Губы вывернуты. Лицо пятнами. Руки живот держат, тяжесть неподъемную. Глядел на нее. Утихал. Дрожь унимал пакостную. "...братья! землю мою повоевали, стада взяли, хлеб пожгли, жизни погубили: теперь вам остается убить меня..." – Ишь ты, – сказал, – расстаралась... – Смотри, – велел, – опростайся... – Выкормишь, – попросил, – еще роди... Мигнула в ответ: иди, мол. Он и пошел. Вниз полез потихоньку. Ногой ветку ощупывал, глаз с нее не сводил. Глядела напоследок – запоминала. – Обидно, – сказал. – Уж больно красиво написано... "Обернувшись волком, побежал ночью из города, закутанный в синюю мглу..." Губой подрожал... 22 Стояла внизу стража, дух переводила деловито. Сидел человек на пне, лицо морщил гримасой. Валялся в беспамятстве Филя Ослабыш – багровые бутоны на лбу. Стражник почесывал кабаненка, а тот жмурился блаженно, пузо подставлял, подхрюкивал. – Других не тронь, – попросил жердяй с полатей. – Не трону, – пообещал. – Сами зимой померзнут. Вынул из-за пазухи сверток в тряпице, поглядел, на руке покачал, вниз кинул, в прогал. Тот развернул тряпицу, рукопись пролистнул небрежно: – Меду! Побежали, принесли жбан. Облил тягучей струей, густо, старательно, между страниц, остатки домакал насухо – сунул кабаненку под нос. Удивился. Обнюхал. Лизнул. Поколебался самую малость. И стал жрать. Чавкал. Давился. Рвал и заглатывал. Урчал, пыхтел, подстанывал. Носом гонял по траве. Сердился. Всхрюкивал. Рычал угрожающе. Захватывал непомерные куски и давился сладостью. А жердяй глядел сверху. |