Онлайн книга «Грех жаловаться»
Все были при деле. Все прикидывались. Чтобы жизнь доставшуюся пронесло без задержки. К вечеру, после трудов праведных, с песней шли по домам, а бабы на пороге встречали, боталами на шее качали. И только малоумный старик Бывалыч, вдумчивый и степенный, в игры не играл, дурака не валял, а по полю ходил и делом занимался: из горсти золу сеял. Дождичком прольет – солнышком пропечет – к зиме дрова вырастут. Вырастут дрова – протопим печь – новую золу высеем... 3 А возок уже катил в их сторону по грязям-ухабам, через поля-пустоши: прямо ехать – три дня срока, грязи с болотами объезжать – три года. Жались к земле поселения, как нуждой прибитые, от поборов, войн, вечных пожаров лютости. Проглядывал народ по избам-землянкам, бос и ободран. Лукоеды-огуречники. Гущееды-краюшники. Лапшееды с водохлебами. Голодран с голодуном. – Вчера приходи, – отваживали неласково, и он катил дальше, скучный и раздражительный, в глушь забивался, в малохоженность: спрятаться и пересидеть. Лес стоял без краев. Лес-непролаз. Не лес – море, которое не переплыть, не вычерпать, дна не достать. Молодым войдешь – стариком выйдешь. Лошадь переставляла ноги без особой охоты, седок взбулькивал на ухабах и ко сну клонился, а щека дергалась – не уймешь – от самой от московской заставы. Попался царю под милостивое благоволение, отпущен без возврата на отдых-кормление, пожалован на прощанье гербом фамильным – кукиш на лазоревом фоне, порадован деревенькой за шутейную службу: которая приглянется, и та твоя. Но нагнали у заставы слуги в черных одеждах, руки покрутили, ножом пузо пощекотали: батюшка-царь вдогон послал. Главный кромешник Схорони Концы, худородный и скверный, всякими мерзостями исполненный, попер на него жарким конем, выкаркнув с высоты царское повеление: – На части рассечь и под лед спустить! Завалили на траву, голову заворотили, горло ножу открывая, – это у них скоро. – Где лед-то?.. – захрипел, вырываясь. – Батюшка-государь велел под лед. Безо льда не согласен!.. – Верно, – сказали. – Льда нету. Живи пока что, до зимы обождем. И ускакали назад, наглые и довольные. Ты, шут, шутил, пошутим и мы с тобой. Хохотал, верно, царь от пересказа: "Безо льда не согласен!..", хохотали бояре – попробуй не похохочи, шут Капсирка тузил шута Матросилку, Лгало дразнил Подлыгалу, злой карла Страхулет, не сгибаясь, гулял под обеденным столом, бояр щипал за причинные места, а они лягали его в ответ, пребольно и неприметно, – щека дергалась и дергалась без конца, веко на глаз натекло, похоже, навсегда. Был он рыхл, грузен теперь и сонлив, мякотью оплывал в глубинах возка, будто не его высмотрел царь из ватаги скоморохов, черноглазого, румяного, смешливого, кувыркливого, пальчиком поманил к себе, и он без раздумий вскочил на запятки. Горох Капустин сын Редькин – взят ко двору в дураки. Послужить батюшке сердечным хотением. Напяливал цветастые бабьи одежды, насурмливал брови, нарумянивал щеки, подкладывал груди повыше, зад позаманчивей, под мышки совал сушеные телячьи пузыри, стыдные издавал звуки к месту и не к месту. Боярин шагнул, а пузырь – прук. Дьяк поклонился, а пузырь – трук. Посол грамоту раскрыл – бздрук. Боярин пугался, дьяк спотыкался, посол со срама валился замертво, но хохотал батюшка-царь на невиданную прежде потеху, кисла до слез царица-матушка, гоготал царский двор – попробуй не погогочи, и даже слуги-кромешники, звери кровоядные, ухмылялись поощрительно на разрешенное баловство. Работа не тяжкая, еда не постная, перина не жесткая: пук да тпрук. Девкой бегал по хоромам, привычно подбирая подол, постреливал на сторону озорным взором, вертел прельстительно задом, – вот только батюшка-государь глаз положил на чернявенькую, румяненькую да смешливенькую: царю как откажешь?.. Прыгнул на запятки – отслужи своё. А возок уже въехал на мост, тяжело проскакал по бревнам, колесом завалился в щель и завяз. Приехали. Проснулся, повел по сторонам глазом: двое на сосне сидели и на возок глядели, двое из-под моста вылезали, рты на него разевали. Бороды у седока нет. Груди отвисли. Зад отклячился. – Здравствовать тебе, боярыня-матушка! 4 Глядел на них. Не моргал. Лоб щурил. – Вы кто? А они – радостно: – Мы-то?.. Мы, матушка, баловники. Куролесы-глазопучники. Блекоталы с шалопутами, краснобаи-потешники – хоть на что хошь! Стояли, глаза пучили, ногами выплясывали: молодые да нестёганые. Обиделся на их веселье-молодость, на рыхлость свою, немощность, сказал грубо: – Как звать? – Сегодня или когда? Подумал: – Вообще. – Нету у нас такого – вообще, – сообщили с восторгом. – Сегодня мы Анашка да Ивашка. – А вчера? – Вчера, – важно сказал один, – я был Францел Венциан, а он Волчий Объедок. – Кто Объедок? – грозно спросил другой. – Ты Объедок. – Чей? – Волчий. – А ты? – А я – Францел Венциан. – Понятно. Бяк! – и по уху. – Ты это кого? Ты кого это? Францела?! – Его самого. – Венциана?! Шмяк! – и в ответ. – Хватит! – прикрикнул на них. – Не то по головам пройду. Встали. Поглядели с интересом. – Ты кто есть? – Кто надо. И грамота царская при мне. Подпрыгнули. Под ноги кувырнулись. – Прости, ваше всячество! – Помилуй, ваше гдечество! – Ваше кудачество! – Ваше комучество! – Отчегочество! Почемучество! Зачемчество и затемчество! Иззачегочество – иззакогочество!.. – Кончили? – спросил. – Кончили, матушка. – Возок тащите. Не ночевать здесь. В затылках почесали: – Это не мы. Это Кирюшку звать надо. Он у нас силач. – Зовите Кирюшку. – Да у него сон по неделе. Спит – изо рта пар валит. Тут возок брось. Пусть стоит. |