Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– Пашли, пашли, Маринэ, там Володя с Варданом! Ты с Юлей знакома? Его смуглая рука крепко держала Марину под локоть. – Нет, не знакома, – пробормотала она и остановилась у стеклянных дверей. – Знаешь, Самсон, я… я нездорова и посидеть с вами не могу. Тороплюсь я. – Как? – удивленно заблестели черные глазки. – Да, да… – как можно серьезней и тверже проговорила она, освобождая руку. – Больна? – все еще продолжал удивляться Самсон. – Да. – Ну как же… ну давай пасидим… – Нет, я не могу. Деньги у тебя? – спросила Марина, брезгливо вслушиваясь в рев ресторанного оркестра. – А, да, да, вот, канешно, – засуетился Самсон, и через мгновенье Марина опустила в карман не очень толстую пачку. – Я пойду, – кивнула она и стала отходить от него. – Марин, кагда пазванить? – Никогда, – твердо проговорила Марина и пошла прочь. – Маринэ! Маринэ! – закричал Самсон, но она, не оборачиваясь, шла в сторону центра. Только что стемнело. Зажглись фонари и неоновые слова над магазинами, прохожие обгоняли медленно бредущую Марину. Идти было легко, голова не болела, лишь слегка кружилась. Марина знала улицу Горького наизусть – каждый магазин, каждое кафе были знакомы, с ними что-то было связано. Это была улица Воспоминаний, улица Ностальгии, улица Беспомощных Слез… “Тридцать лет без любви, – грустно думала Марина, глядя по сторонам, – тридцать лет… А может, все-таки любила кого-то? Тогда кого? Марию? Нет, это не любовь… Клару? Тоже не то. Нежности, забавы. Вику? Вику… Но она погибла. Да и вряд ли я любила ее. Может, если б не погибла, поругались бы, как всегда бывает… А мужчины. Никто даже не запомнился. Вот Валя один остался, да и что, собственно, этот Валя! Циник и фигляр. Интересно с ним, конечно, но это же даже и не дружба… Да. Странный сон приснился. Жить без любви невозможно, Марина! Приснится же такое… А ведь и вправду я не жила. Так, существовала. Спала с лесбиянками, с мужиками. Грешница, простая грешница. В церкви сто лет не была, хоть сегодня б зайти…” Прошла Елисеевский, вспомнила Любку, раскисающий тортик, перевязанный бечевкой, бутылку вина, нелепо торчащую из сумочки, июльскую жару… А вот и дом Славика. Воон его окошко. Света нет. Лет пять назад стучал на ударнике в “Молодежном”. Ужасно смахивал на девушку, поэтому и пошла с ним. Знал Окуджаву, Галича, Визбора. Пили однажды у кого-то из них. Марина кому-то из них понравилась, – в коридоре держали ее руку, в комнате пели, глядя ей в глаза, изящно покачивая грифом дорогой гитары… Но телефона она не дала – Славика было жалко, да и лысина отталкивала… Марина достала сигареты из сумочки, закурила. “А Сашенька? Вроде сильно влюбилась в нее. Без ума сначала. Да и она тоже. А после? Вышвырнула, как кошку паршивую… Интеллигентный человек, называется… Дура. И за что? Позвонить надо бы, извиниться… Да нет уж, поздно. Да и она не простит. Кошмар какой. Об дверь головой била. Идиотка! А может, позвонить? Нет, бесполезно… Деньги не отдала ей. Стыд какой. Дура. Но вообще-то… что-то в ней неприятное было. Хитренькая она все-таки… себе на уме. Платья дармового захотелось. За сорок рублей и из материала моего. Эгоистка. Только о своем клиторе и думала. А как кончит – и привет, про меня забыла. Тихая сапа. Вина никогда не купит. Все мое дула… Господи, как все гадко! Бабы эти, клитора, тряпье, планчик поганый! Тошно все… тошно… тошно…” Свернув налево у памятника Долгорукому, она пошла по Советской. Вон там тогда еще телефонные будки не стояли, а была просторная белая скамейка. Здесь они сидели с Кларой допоздна, тогда, после первой встречи. Какие у нее были роскошные волосы. Белые, льняные, они светились в темноте, тонко пахли… “Господи, как будто сто лет назад было. Клара, Любочка, Вика… Так вот жизнь и пробегает. А что осталось? Что? Блевотина”. Переулки, переулки… Столешников. Марина вздохнула, бросила недокуренную сигарету. По этому тесному переулку, мимо переполненных людьми магазинов она шла десять лет назад – ослепительно молодая, в белых махровых брючках, красных туфельках и красной маечке, с заклеенным скотчем пакетом, в коричневых недрах которого покоился новенький том недавно вышедшего “ГУЛАГа”. Она несла его Мите от Копелева, не подозревая, что в двухстах метрах от Столешникова, на улице Горького в доме № 6, спокойно пил свой вечерний чай вприкуску мужественный человек с голубыми глазами и рыжеватой шкиперской бородой… “Да. Диссида, диссида… Митька, Оскар, Володя Буковский… Будто во сне все было… У Сережки читали. Собирались. Пили, спорили… Господи… А где они все? Никого не осталось. Митька один как перст. Да и того выпихивают. Да… А странно все-таки: дружила с ними, помогала – и жива, здорова, хожу по Москве. Даже и вызова-то дрянного не было. Ни обысков, ничего. Фантастика…” На многолюдной Петровке ее задела ярким баулом какая-то цыганка и чуть не сбил с ног вылетевший из подворотни мальчишка. “Господи, куда они все спешат? Торопятся, бегут. У всех нет времени оглянуться по сторонам, жить сегодняшним днем. А надо жить только им. Не завтрашним и не прошлым. Я вот начинаю жить прошлым… Как дико это. Что ж я – старуха? В тридцать лет? Глупость! Все еще впереди. А может – ничего? Пустота? Так и буду небо коптить? Если так, то лучше, как Анна Каренина… Чушь какая. Нет. Это все за грехи мои. Всю жизнь грешила, а теперь – расплата. Господи, прости меня…” Кузнецкий вздыбился перед ней, сверкнул облитой неоновым светом брусчаткой. Она достала сигарету и долго прикуривала начавшими дрожать руками. Здесь людей было немного меньше, вечернего неба немного больше. Марина посмотрела вверх. Облаков не было, низкие колючие звезды горели ярко и грозно, напоминая о холодном дыхании Вечности. Марина жадно втягивала дым, но он, обычно помогавший успокоиться, на этот раз был бессилен: пальцы дрожали сильнее, начинало знобить. Сколько всего случилось в ее жизни на этой горбатой улице! Сколько раз она проходила здесь – маленькая и взрослая, грустная и веселая, подавленная и счастливая, озабоченная и ветреная, пьяная и трезвая… Вот по этим камням, по этому потрескавшемуся асфальту бежали ее сандалии, тапочки, танкетки, туфельки, туфли, сапожки… Она бросила сигарету, зябко поежившись, сжала себя за локти: – Холодно… Но холодно было не телу, а душе. Она свернула. Улица жирного Жданова. Архитектурный слева, а справа разрушенный, как после бомбежки дом. Забор, какие-то леса и мертвые окна. – Как испоганили центр… – пробормотала она, проходя мимо светящегося газетного киоска. В этом полуразрушенном доме жили Верка, Николай, Володька. Здесь на втором этаже она стояла с Марией в полумраке лестничной клетки, слушала ее трезвый взрослый голос. А потом они спускались вниз по гулким ступеням, шли ночным двором, вдыхая теплый, пахнущий еще не остывшим асфальтом воздух… |