Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– С ума сойти. Значит, мы товарищи по несчастью? – Почему – по несчастью? – Потому что потому, – пробормотала Марина и кивнула, весело потирая руки. – Наливай! Водка снова прокатилась по пищеводу, калач хрустел корочкой, дышал теплым мякишем. Тонины очки блестели тончайшими дужками, пшеничные волосы топорщились. “Господи, если он меня не выведет из ступора, тогда просто ложись и помирай. Да, собственно, какого хрена я раскисла? Что случилось? С Сашкой поругалась? Ну и черт с ней. Новую найдем. Сон плохой приснился? Подумаешь! Ишь, раскисла, как простокваша. В руках себя держать надо, Мариночка”. – Тонька, расскажи, как там у вас? Ты Витю часто видишь? – Виктора? Да. Он про тебя интересуется очень. Вспоминает. – Серьезно? А как у него вообще? Он где пашет? – Работает? На “Свободе”. – У этих алкоголиков? Молодец! – Да у него все o'kay. И второй сын родился. – Ни фига себе, – Марина тряхнула головой, поедая вкусный салат. – Ну, за это выпить сам Бог велел. – Да, да! – засмеялся Тони, наполняя рюмки. Чокнулись, выпили. Марина быстро расправилась с салатом, взяла сигарету: – Тонь, а ты чего не пойдешь на “Свободу” или на “Голос” на какой-нибудь? Он махнул рукой: – Ааа, зачем. Меня тогда сюда никогда не пустят. А я скоро буду писать диссертацию. – Какую? – “Семантика «Луки Мудищева»”! – Ой! Тонька! Это ж моя любимая поэма! Тони молниеносным движением поправил очки, сцепил пухлые пальцы и, безумно выпучив глаза, затараторил, нещадно коверкая слова и путая ударения: На передок фсе бабы слябы – Скажу вам вправту, не таяс, – Но уж такой иеблывой бабы И свэт не видел отродас! Парой он ноги чут волочит, Хуй не стоит, хот отруби. Она же знат того не хочэт: Хот плачь, а всье равно – иеби! Марина расхохоталась: – Ой, не могу! Тонька! А он, трясясь наподобие сумасшедшего Франкенштейна, тараторил дальше: Иебли ее и пожилыэ, И старики, и молодые – Всияк, кому иебла по нутру, Ее попробовал диру! Марина корчилась от смеха на своем ореховом стуле, с соседних столиков смотрели с любопытством, официант стоял рядом, не решаясь снять с подноса тарелки со стерляжьей ухой. – Хватит, милый… не могу… умру, хватит! – взмолилась Марина. Тони внял мольбам, остановился на полуслове, кивнул официанту. И вот Марина уже ест приправленную укропчиком вкуснятину, искоса поглядывая на Тоньку. Тонька-Тоничка… Сколько времени утекло. А кажется, совсем недавно пожал ей руку щеголевато одетый американец, мило протянув: – Тооны. Это “Тоны” они потом долго мусолили, дурачась и потешаясь. Он был богат, смел, предприимчив, любвеобилен. Катал ее на белом “Мерседесе” по Садовому кольцу, выжимая 150, а за окнами мелькали золотые семидесятые с распахнутыми, ломящимися жратвой, выпивкой и диссидой посольствами, с толпами ебливых иностранцев, с дешевым такси, с чемоданами фарцы, с чудовищным количеством подпольных художников, поэтов, писателей, одержимых идеей эмиграции, но все-таки еще не эмигрировавших. – Тонь, а помнишь, как мы у французов ночевали? – Это когда ты стекло разбила? – Ага. Я тогда эту бабу, советницу по культурным связям, отлекарить все хотела, а ты мне не давал. – О, да! Я есть дэспот в любви! – захохотал Тони, капая на скатерть. – Лучше меня отминэтить, чем ее отлэкарить! – Дурак! – хохотала Марина, давясь ухой. – Я бы успела и то и другое! – О нееет, Мэри! – протянул он опять, корча из себя сумасшедшего (на этот раз пастора). – Нельзя сдюжить двум господам сразу! Дом раздэлившейся не вистоет! Или минет, или лекар! Марина хохотала с полным ртом, прикрывшись покоробившейся от крахмала салфеткой. А он – вытянувшийся, чопорный, охуевший от аскезы и галлюцинаций, с неистово сжатыми у груди руками – кивнул проходящему мимо официанту, скосил выпученный глаз на пустой графин: – Сын мой, еще полькило, пожалюста! И сын с носом Гитлера, прической Гоголя, усами Горького принес новый графин, а вместе с ним – запеченную в тесте осетрину. – Нет, с тобой просто помереть недолго, – пробормотала Марина, вытерев слезы и закуривая. – И напишут потом – убита расчетливым смехом американского шпиона! – Я бы хотел умереть за таким столом, – проговорил он, отделяя вилкой кусочек осетрины и отправляя в рот. – Ммм… заебысь! – Откровенно говоря, не думала, что у них по-прежнему так хорошо готовят… Тони наполнил рюмки, пожал плечами: – Все равно мне показалось, что выбор меньше. – Да уж, конечно, больше не будет. Вы вон взвинчиваете гонку вооружений, пытаетесь задушить нашу молодую страну. Тони легонько постучал кулаком по столу, прорыча: – Да! Мы поставим вас на кольени! Мы превратим вас в рабов! Разрушим вашу культуру! Спилим берьезки! Развалим церкви! Повьесим на ваши шеи тяжкое ярмо капитализма! Марина втянула голову в плечи, как пантера, блестя глазами, зашипела ему в ответ: – А мы будем сплачивать трудящихся всей планеты в борьбе против гнета американского империализма, против политики “большой дубинки”, против огнеопасных игр мракобеса Рейгана за мир во всем мире, за полную и окончательную победу коммунизма на нашей планете! – Браво! – расхохотался Тони, поднимая рюмку. – За это надо пить! – Хай, хай, эмерикен спай! – чокнулась с ним Марина и лихо проглотила водку. Тони выпил, дернулся: – Уаа… какая она у вас… это… – Горькая? Он затряс головой, цепляя на вилку кусок осетрины: – Нет… не горькая, а… как бы это сказать… ну… кошмарная! – Кошмарная? – Да. Марина пожала плечами: – Ну не знаю. А что, виски лучше, по-твоему? – Лучше. – А чего ж ты водку заказал? – Я ее люблю, – ответил он, склоняясь над тарелкой, и Марина заметила, как неуклюже двигаются его руки. – А почему любишь? – А я все русское люблю. – Молодец. Я тоже. Марина оглянулась. |