Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– На пять лет. – Чудесно, – с изящным беззвучием он поставил пустой бокал, снял крышку с хрустальной розеточки, полной черной икры, и широким ножом подцепил треть содержимого. – Да. Это удивительно, – прошептала Марина, водя ногтем по скатерти. Валентин толстым слоем располагал икру на ломтике хлеба: – Хороша собой? – Прелесть. – Характер? – Импульсивный. – Сангвиник? – Да. – Склонна к медитации? – Да. – Чувственна? – Очень. – Ранима? – Как ребенок. – Любит горячо? – Как огонь. – К нашему брату как относится? – Ненавидит. – Постой, но это же твоя копия! – Так и есть. Я в ней впервые увидела себя со стороны. Валентин кивнул, откусил половину бутерброда и наполнил бокалы. Марина рассеянно слизывала икру с хлеба, вперясь взглядом в золотистые пузырьки. – Завидую тебе, детка, – пробормотал он, жуя и приподнимая бокал. – Твое здоровье. Шампанское уже отдалось в Марине теплом и ленью. Она отпила, поднесла бокал к глазам и посмотрела сквозь переливающееся золотистыми оттенками вино на невозмутимо пьющего Валентина. – Всю жизнь мечтал полюбить кого-то, – бормотал он, запивая уничтоженный бутерброд. – Безумно полюбить. Чтоб мучиться, рыдать от страсти, седеть от ревности. – И что же? – Как видишь. Одного не могу понять: или мы в наших советских условиях это чувство реализовать не можем, или просто человек нужный мне не встретился. – А может, ты просто распылился по многим и все? – Не уверен. Вот здесь, – он мягко дотронулся до груди кончиками пальцев, – что-то есть нетронутое. Этого никто никогда не коснулся. Табуированная зона для пошлости и распутства. И заряд мощнейший. Но не дискретный. Сразу расходуется, как шаровая молния. – Дай Бог тебе встретить эту женщину. – Дай Случай. – Дай Бог. – Для тебя – Бог, для меня – Случай. – Твое дело. Борщ кипит вовсю… – Аааа… да, да… Он заворочался, силясь приподняться, но потом передумал: – Котеночек, разлей ты. У тебя лучше получается. Марина прошлепала к плите, достала из сушки две глубокие тарелки и стала разливать в них дымящийся борщ. – И понимаешь, в чем, собственно, весь криминал, – я не могу полюбить, как ни стараюсь. А искренне хочу. – Значит, не хочешь. – Хочу, непременно хочу! Ты скажешь, любовь – это жертва прежде всего, а этот старый сноб на жертву неспособен. Способен! Я все готов отдать, все растратить и сжечь, лишь бы полюбить кого-то по-настоящему! Вот почему так завидую тебе. Искренне завидую! Марина поставила перед ним полную тарелку. Валентин снял крышку с белой банки, зачерпнул ложкой сметану: – Но ты-то у нас в воскресенье родилась. – Да. В воскресенье, – Марина осторожно несла свою тарелку. – Вот-вот… Его ложка принялась равномерно перемешивать сметану с борщом. Марина села, перекрестилась, отломила хлеба и с жадностью набросилась на борщ. – Сметаны положи, котенок, – тихо проговорил Валентин и надолго склонился над тарелкой. Борщ съели молча. Валентин лениво отодвинул пустую тарелку. Его квадратное лицо сильно порозовело, словно под холеную кожу вошла часть борща: – А больше и нет ничего… мда… – По-моему, достаточно, – ответила Марина, вешая на край тарелки стебелек укропа. – Ну и чудно, – кивнул он, доставая из халата мундштук. – За этот борщ твоей бабе можно простить незнание минета… – Бэзусловно… Вскоре они переместились в просторную гостиную. Марина забралась с ногами в огромное кожаное кресло, Валентин тяжело опустился на диван. – Теперь ты вылитая одалиска, – пробормотал он, выпуская сквозь губы короткую струйку дыма. – Матисс рисовал такую. Правда, она была в полосатых шальварах. А верх обнажен. А у тебя наоборот. Марина кивнула, затягиваясь сигаретой. Он пристально посмотрел на нее, проводя языком по деснам, отчего уста вспучивались мелькающим холмиком: – Странно все-таки… – Что – странно? – Лесбийская страсть. Поразительно… что-то в этом от безумия бедного Нарцисса. Ведь в принципе ты не чужое тело любишь, а свое в чужом… – Неправда. – Почему? – Ты все равно не поймешь. Женщина никогда не устанет от женщины, как мужчина. Мы утром просыпаемся еще более чувственными, чем вечером. А ваш брат смотрит, как на ненужную подстилку, хотя вечером стонал от страсти… Валентин помолчал, нервно покусывая мундштук, потом, лениво потянувшись, громко хрустнул пальцами: – Что ж. Возможно… Пепел упал в одну из складок его халата. Марина посмотрела на толстого мальчика в треснутой рамке. Застенчиво улыбаясь, он ответил ей невинным взглядом. Огромный бант под пухлым подбородком расползся красивой кляксой. В ямочках на щеках сгустился серый довоенный воздух. – Валя, сыграй чего-нибудь, – тихо проговорила Марина. – Что? – вопросительно и устало взглянул он. – Ну… над чем ты работаешь? – Над Кейджем. “Препарированный рояль”. – Не валяй дурака. – Лучше ты сыграй. – Я профнепригодна. – Ну, сыграй без октав. Чтоб твой раздробленный пятый не мучился. – Да что мне-то… смысла нет… – Сыграй, сыграй. Мне послушать хочется. – Ну, если только по нотам… – Найди там. Марина слезла с кресла, подошла к громадному, во всю стену шкафу. Низ его был забит нотами. – А где Шопен у тебя? – Там где-то слева… А что нужно? – Ноктюрны. – Вот, вот. Поиграй ноктюрны. По ним сразу видно все. Марина с трудом вытянула потрепанную желтую тетрадь, подошла к роялю. Валентин стремительно встал, открыл крышку и укрепил ее подпоркой. Опустившись на потертый плюш стула, Марина подняла пюпитр, раскрыла ноты, полистала: |