Онлайн книга «Долгое дело»
|
Рэм Федорович прикрыл глаза, возвращаясь к невозвратимому. — Я подозревал секс. Но все оказалось проще и смешнее. Она приходила из моей бивуачной квартиры в его — и попадала в красивую жизнь. Музыка, цветы, изящный стол, целование ручек, комплименты и всяческие обхождения, взятые из заграничных фильмов… Вот и все. — Она тебя не любила. — В том-то и парадокс, что любила. Но ей очень хотелось красивой жизни. Рябинин выпил второй стакан чая, и тоже почти залпом. Как сутки не пил. Желудок отозвался прокалывающей болью — обжег. И промелькнуло, исчезая… …Если любить женщину, то лишь обиженную. Если дружить с мужчиной, то лишь с неудачником… — Ну, а почему остался холостяком? В другой бы раз этот разговор геолог превратил в остроумную полемику, в веселую интермедию. Но сейчас он Рябинина видел. — Э, есть любовь, которую ждут. Так сказать, жданная. «Пора пришла, она влюбилась». Эта любовь приходит со своим возрастом, как поспевают в свое время огурцы в парнике. Так вот это не любовь — это томление тела, это секс, который имеет к любви такое же отношение, как летающая тарелка к тарелке суповой. Ради этого жениться… Рэм Федорович пожал острыми плечами и выпятил колышек бородки. — Больше никакой любви нет? — тихо спросил Рябинин. — Есть вторая любовь — нежданная, которая как гром с ясного неба. Как болезнь, как кирпич по голове. Она не смотрит ни на возраст, ни на время года, ни на какой здравый смысл. Вот это и есть любовь настоящая. Но она меня обошла, посему и холост. — Значит, есть любовь жданная и любовь нежданная? Рэм Федорович кивнул и понес к губам третью чашку. И вздрогнул, плеснув кофе на колени… Рябинин хохотал. Он смеялся громко, долго, откинувшись на спинку кресла и придерживая очки. Лицо покраснело — казалось, смех не давал ему дышать. — Сергей! — А? — Рябинин смолк мгновенно, словно и не смеялся, а был в гипнотическом сне. — Дать тебе водки? — Ты, ты романтик, а не я. Нежданная любовь… Он встал и пошел к двери. Гостинщикова как подкинуло — он выскочил в переднюю и заступил Рябинину дорогу. — Я обещал не задавать тебе вопросов, но бросать тебя на произвол судьбы я не обещал. — Запомни, Рэм Федорович: никакой любви нет — ни жданной, ни нежданной. — Запомню, но ты у меня ночуешь. — Я ж к тебе по делу, — вспомнил Рябинин. Он вернулся в комнату, сел в свое кресло и глянул в пустую чашку. Геолог мгновенно наполнил ее потемневшим чаем. — Рэм Федорович, в вашем институте есть Храмин… — Начальник отдела, без пяти минут доктор. — Кто он? — Много работает, старается, не пьет, женат, галантен… — Кто он? — перебил Рябинин. — Сундук в костюме. Гостинщикову показалось, что Рябинин хочет еще что-то спросить или узнать. — Мне к нему зайти? — Зайди, — оживился Рябинин, — зайди и тихонько спроси: «Скажите, который час?» Из дневника следователя. Воскресенье. Я бродил за городом без дорог и направлений. Вышел на брошенную туристскую стоянку. Вкопанный столик, соль в туеске, на пне лесовик из шишек… Мне теперь нравятся брошенные стоянки, голые пляжи, бытые дороги, пустые дома, обезлюдевшие улицы, заколоченные дачи, опустевшие перроны… Добровольная исповедь. После школы я пошла в медицинский институт. Разумеется, при помощи отца. Он взял племянника декана в свою контору. Разумеется, при помощи матери. Она презентовала жене декана одну из своих севрских ваз. Молодость, дерзания, труд, стройки… А я вам скажу, что теперь в городе растет особое поколение — под звон гитар, под звук магнитофонов, под свет телевизоров… Какое поколение? Пошел мальчишка в школу, а родители стараются: репетиторы, подарочки учителям, выбивание оценок… Ну ничего, в институте ему будет трудно. Пошел он в институт — родители устроили, связи наладили, распределение обеспечили. Ну ничего, на работе ему, маменькиному сынку, будет трудно. И на работу родители определили — в городе, рядом с домом, к приятелю в контору. Ну, ничего, женится, пойдут дети — будет ему трудно. Женился, пошли дети. Родители купили квартиру, обставили мебелью, денег подбрасывают, внуков нянчат… И так этот сынок живет до пенсии… Ну, мне еще до пенсии далеко. Лида нажимала пальцем осветительное зеркало, вертела предметный столик и ладонью гладила тубус. Машинально, бессмысленно. И так весь день. Она не понимала… К страшному открытию, что ее не любит муж, вдруг прибавилось другое, еще более жуткое. Оно мелькнуло тогда в парке, но Лида его не приняла, отогнав испугом. Оно… Что оно? Открытие? Не открытие, а то, что было за ним, — иссушающее чувство злости… Нет, еще хуже — чувство ненависти к Рябинину. Ненависти к кому ж? К Сергею? Она убрала микроскоп и протяжно вздохнула. В огромном кабинете других минералогов не было. Полевой сезон. Сергей мучился — она видела. Что она видела… Его ошарашенные очки да втянутые щеки. Как он мучился, знал только он. И она его не жалела. Боже, не жалела своего Сергея, которого жалела всегда — вел ли допрос он, шел ли на дежурство, пил ли чай. Жалела, потому что у него не было в жизни спокойного дня. Он находил их, беспокойные дни всегда и всюду. Нет, жалела не за это, а жалела, потому что любила. Теперь не жалеет. Что ж, теперь не любит? Это страшнее, чем разлюбили тебя… Она бросила полотенце на стол, не в силах дотянуться до вешалки. Опавшие руки повисли плетьми — ее опять испугала собственная злоба. Говорят, что в ненависти человек прямо-таки наливается силой, а у нее из рук все падает. Она уже знала, уже поняла эту цепь: сначала комок злости к Сергею, потом испуг, затем бессилие. У кого спросить? Да ведь никто не объяснит, кроме него. Господи, что же это такое… Лида взяла сумку, закрыла комнату и вышла из института. Давно растворился в белых ночах июнь. Давно отлетел тополиный пух. Давно подступил синий июль со своим запахом. У каждого месяца свой запах. У июля… Волокнистый запах гвоздики, спирта и чего-то еще… Бензина? Ну да, у него же свой автомобиль. Она повернула голову. Храмин улыбнулся сверху, из-за ее плеча, наступая гвоздикой, спиртом и бензином. И широким галстуком с фиолетовыми бобиками или бобятами… — Вы от меня убегаете? — спросил он, по-хозяйски беря ее под руку. — Женщина и должна убегать. — А мужчина? — Должен ловить. — Что-то я долго вас ловлю… — Ничего, поймаете, — успокоила она. |