Онлайн книга «День открытых обложек»
Глаза светлые. Улыбка ясная. Голова набок, дурашливым щенком. – Они уж по улице ходят, директор с училкой, под ручку, чин-чинарем, а я стою себе в сторонке, улыбаюсь без дела. Он с кулаками: «Опять снишь?» – «Опять». – «Я на тебя в суд подам!» – «Подавай, – говорю. – Нешто они запретят? Хоть кто не запретит». А она стоит, глаза тупит... Молчит. Мозоль на ладони ковыряет. – Дальше рассказывай. – Дальше – беда. Поросль по лицу пошла, у училки моей, всю приглядность подъела. Жених ее и отступился, будто под ручку не водил, а она сбежала из села. В город, говорят. От позора. Ночью. Собрался и я, покатил туда. «Где у вас бороды у женщин выводят?» – «В институте красоты»… Сглатывает комок в горле. Подкидывает в огонь пару полешек. – Подкараулил ее, встал на крыльце, говорю: «Я тебя и бородатую люблю». Поглядела быстро, в глаза, в первый, быть может, раз. «Поезжай, – говорит. – Я следом»... И не приехала. Болтали по деревне: свела поросль, в городе осталась. При институте красоты. Там ей и быть, ненаглядной... Луна выкатывается на обозрение – оранжевый обруч вокруг, чар подпускает полон лес. – Ах! – заблажили у костра. – Ах, ах! Не лес вовсе – храм многостолпный. Всё. Остаемся тут. Растворяясь. Растекаясь. Распыляясь на атомы. А Терешечка – туманно: – Вы тут пришей-пристебай... Чего сказал – хоть в словарь лезь. Проявляется очертание, размерами не мало. Тень – не тень, фигура – не фигура, хребтом виляние, головой кивание, бедром завлекание: сатанинские игры, бесовская похоть, чужеродная плоть. Намерения у нее несомненные, интересы нескрываемые, готовность нулевая: то ли не надето ничего, то ли скинуто – зарево-марево, парение-пламенение, игра зрения, обман чувств. Голос из марева, себя жалеючи: – Позабыли меня… Терешечка – западая на гласных: – Тебя поза-абудешь… – Позабросили меня… – Тебя поза-абросишь… Мой друг застыл в стойке, одна нога на весу, носом дрожит в предвкушении. А Терешечка – глухо и задавленно, слюну глотая с трудом: – Которая тугосисяя, я уважаю... Топнул, взбрыкнул, землю ковырнул каблуком да и рванул за ней: дым из ноздрей. Они убегают при полной луне, он за ней, она от него. Огромные, корявые, распаленные, воплями будят лес, и груди у нее – чтоб бежать прикладнее – закинуты за плечи, крест-накрест. Гудит земля. Подрагивают сосны. Сыплется с ветвей хвоя. Заваливаются тонконогие поганки. – Лешуха, – орет Терешечка, рот варежкой, рубаху скидывая без промедления. – Лисуха-присуха. Я с ею шалю!.. – Не больно и хотелось, – говорит мой друг, белея от обиды. – Которые сисястые, я не уважаю... Эй! – взвизгом. – У нее сестра есть?.. На отшибе дерево – толщины неохватной. В корневище дупло – пастью разинутой. Заскочили и сгинули, и с глаз долой, а оттуда, из дупла, курлыканье-мурлыканье, гульканье-бульканье, зудение-гудение любовное. – Ах, – оттуда, – пригревочек... Сладка, – оттуда, – норушка... Сухо, тепло, труха мягкая, одеяльце истертое, букетик засохший, моргасик керосиновый, обжитого жилья дух. Лечь бы, да укрыться потеплее, да храпануть всласть. Голос из дупла, мягкий и медовый: – Ты меня ждала? – Жда-ала... Сунулся наружу копной трепаной: – Слыхали? Жда-ала... И нет его. – Дразнится, – обижается мой друг. – Да я у батюшки с матушкой принцессами гребовал. – И я гребовал, – говорю. Но вышло неубедительно. А оттуда: – Ты меня звала? – Зва-ала... Сунулся опять: – Зва-ала... И назад. – Ты меня любишь? – Люу-блю... – Не врешь? – Не вруу... – А докажи. – Докажуу... Стала бы я стирать тебе без любви? Рубаху с портками, заскорузнут – не ототрешь. Да штопать, да убирать, да мыть, да подметать, да картошку сажать, да печь разжигать, да воду таскать, да пуп надрывать, – каторжная я вам? Пшел вон, постылый! Не то получишь – грудями по ушам… И Терешечка выпал из дупла. Крутит головой, губы распускает от обиды: – С бабой – оно непросто. – Ой, непросто, – подтверждают от костра. Мой друг подскакивает в нетерпении, шустро лезет в дупло: – Ой-ей-еюшки... Любви хочу! Тепла! Угревочка! Задастую мне. Сисястую. Портки постирать, рубахи с портянками... И выпал наружу. Пришагал из барака Вася-биток… …девочка-телочка идет рядом, опадает в коленях, глаза прикрывает блаженно. Вася подсаживается к костерку, подхватывает котелок с ушицей, глотает через край гущу с костями. Она стоит возле, перебирает мятый подол, вздыхает шумно, румяная от переживаний. – Нас в дом отдыхе кормят. Первое-второе, на заедку компот. Мой невозможный друг кладет на нее внимательный глаз: – Слушай, тебе помощники не нужны? – Нужны, – отвечает Вася-биток. – Девок приводить. Пока ходишь взад-назад, срок в дом отдыхе кончается. – Так, да? – щурится друг. – А ну пойдем, отойдем. – Пойдем, – соглашается Вася и отставляет пустой котелок. – Вот еще. Мне и тут хорошо. Посвистел независимо. А Вася-биток буднично, без хвастовства: – Ребята меня прихватили. Из дом отдыха. Девок отбивать?.. Я их и зачал в лапшу крошить. Гнал до самого города. Жикнул – готов! Жикнул – другой! Воротился – этаж обработал. Да сестру-хозяйку в придачу. Представили зримо. Телочка задрожала. Листом осиновым. – Некогда мне с вами, – говорит Вася. – Турурушки перебирать. Девок полно, а отпуск у них малый. Всех не обгулять. И повел ее назад, ублаженную и бездыханную, на подламывающихся ногах. Заорал за дальними кустами: – Девка, стоя на плоту, моет шелкову фату. Прошла тина, прошла глина, прошла мутная вода... А она в ответ нежно, жалостливо: – Лучше в море мне быть утопимой, чем на свете жить нелюбимой... |