Дело у него к кузнецу было небольшое. За время пути от Москвы до Луческа, где ждал их старый Витовт, молодой князь Василий отвлекался на соколиную потеху, и мало ему было стрелять из лука – нет, взял с собой пищаль. А это оружие серьёзное, тяжёлое, в полпуда весом, ну, и шваркнул князь ружьище о ствол какого-то дерева, или об камень; Лавр с ними не ходил, подробностей не знал. В общем, два из пяти железных колец, скреплявщих кованый ствол и деревянное ложе, разошлись. А он, Лавр прозвищем Гло́ба, служил у князя оружейником, и теперь обязан был эти кольца закрепить.
Кузнец, увидев через раскрытые двери кузни богато одетого господина с оружием, побросал дела и встал на колени. Вслед за ним – постояв немного с разинутым ртом – рухнул на колени молодой подмастерье. Лавр махнул им рукой, чтобы вставали, но они упорно тыкали головами в землю. Так уж было заведено в княжестве Литовском по примеру соседней Польши!
Печь в кузне имела первобытный вид. Сразу напомнала Лавру жизнь у вятичей. Может, поэтому, взойдя в кузню и вдохнув те же запахи угля, дыма и разогретого металла – или чёрт его толкнул под руку? – он произнёс не христианское приветствие, а «Стрибог вам в помощь». Результат его оговорки оказался удивительным.
– Господин! – взвыл кузнец. – Ты помянул Стрибога! – и крикнул подмастерью на языке балтийских йотвингов: – Кланяйся, скотина! Великая радость у нас!
Лавр сообразил, что подмастерье-то – не иначе раб этого кузнеца, возможно, беглый от ливонцев, захвативших сейчас его страну. Язык йотвингов он изучил много жизней назад, и помнил, что у этого племени не было ни кузнецов, ни других ремесленников.
Раб распластался по земле, а кузнец кланялся беспрестанно.
– Вы, оба, прекратите тут валяться, – озабоченно сказал Лавр на языке йотвингов, вызвав у этой парочки очередной шок. Ему стало страшно: как бы слух о том, что княжеский слуга вместо Исуса Христа почитает Стрибога, не дошёл бы до митрополита Фотия. Тот такого не потерпит. На костре, может, и не сожжёт – хотя кто его знает – но какую-то пакость с членовредительством точно устроит.
Оба встали, причём кузнец подвывал от счастья.
– А вы что, и господа бога Ярилу чтёте? – спросил Лавр.
– Да, да.
– И память предков почитаете, Древа и Камни?
– Да, господин.
– А православный священник у вас тут есть?
– Да, господин.
– Как же вы управляетесь разом с Исусом и Ярилой?
– А наш ерарх, господин, сам предков чтёт. Только когда приезжают из Луческа, по книге читает.
Это Лавра не очень удивило. Витовта, который был трижды крещён: сначала в католики под именем Виганд, затем в православные как Александра, и третий раз опять в католики – все, даже князь Василий, звали языческим именем. А мать его, прабабка Василия, вообще была языческой жрицей.
Однако пеберечься не мешало.
– О том, что вы тут слышали – забыть, – приказал Лавр. – Никому ни слова. А теперь, кузнец, пусть твой йотвинг раздует горн. Ты отдай мне свой фартук и молот. Держать пищаль будет этот парень, поправлять молоточком – ты, а молотом закреплю я сам. Ибо чёрт тебя знает, с какой силой ты ударишь.
Для кузнеца это был ещё один шок: господин ковать умеет!
Лавр жил в этом мире уже десять лет. Обычно, проваливаясь в прошлое из своей комнаты, он пробивал крышу избы, стоявшей в старое время на месте их дома, и имел проблемы с хозяином. В этот раз он отправился «в путь» с кухни – под звуки репродуктора, транслировавшего речь товарища Кирова. А потому, падая, промахнулся мимо избы. Угодил в поилку для свиней, чтоб её.
Услышав его причитания, прибежала хозяйка, но, узрев в своём дворе голого парня, с визгом скрылась за углом. На улице началась суматоха; сначала туда-сюда сновали бабы, потом подтянулись мужики. Лавр, обмотавшись дерюгой, сдёрнутой с забора, держал себя грозно и произносил непонятные им слова. Чтобы успокоить его, деревенские нанесли во двор всякой одежды, а хозяин, пока Лавр выбирал, что надеть, устроил небольшое застолье. Когда пришёл староста, они уже поладили.
Теперь ему надо было легализоваться. К счастью, времена – по сравнению с более поздним периодом отечественной истории, оказались буколическими. Не доросла ещё Москва до контроля народонаселения. Ограничения передвижения касались только приписанных. Центральное управление было в руках единичных приказных; удельные же князья были вообще неподвластны Великому князю. В каждой деревне все вопросы, кроме уголовных дел, решал выборный губной староста, подотчётный одному только общему собранию колхоз… то есть, сельскому вечу.
Проще всего было бы пришельцу из будущего остаться там, куда попал. Но Лавр «простой» жизни уже наелся, и ему, как той старухе из сказки Пушкина, которая не желала быть крестьянкой, хотелось чего-то бо́льшего. В «столбовые дворяне»
[59] он не метил, потому что их делом была война. А зачем ему воевать. Лучше было бы устроиться мастером по какому-либо ремеслу при знатном господине, а уж попасть к иноземному купцу – например, персидскому – вообще предел мечтаний.
Он решил прикинуться беженцем из Литвы. Граница с этим русским государством проходила всего в сотне вёрст от Москвы. Лишь недавно москвичи вернули себе Алексин, Калугу и Медынь. Людие бежало оттуда, не желая терпеть польского окатоличивания и жестоких поборов. Причём князья шли прямиком в Кремль, крестьяне растекались по всей земле, а для ремесленников сама собой возникла к западу от Кремля своеобразная «биржа труда»: длинная деревня, разместившаяся вдоль Шивцева вражка, Арбат.
[60] Там искали себе специалистов великокняжеские приказные, удельные князья и богатые иностранцы.
Вот Лавр и отправился на Арбат. Оттуда его забрал купчина, но не персидский, что жаль. Лавр ковал ему ножи и сабли на продажу, и за высокий рост, худобу и твёрдость характера получил прозвище Гло́ба.
[61] Два года спустя его сманил оружейный приказной Великого князя, боярин Рогожа. И вот – спустя несколько лет, он вместе со своим боярином в свите Великого князя Василия, и они уже приближаются к резиденции Великого князя литовского Витовта, граду Луческу…
