— Сохрани. Дома держать боюсь, как бы чего не случилось.
Как в воду глядел, буквально через месяц его дом сожгли.
— В конверте кредитки лежали? — спросил я Вязникова.
— Они самые. Когда уже Петька в Питер перебрался, явился за конвертом, вскрыл его при мне. Столько радужных
[121] никогда в жизни не видел.
— А кроме денег, что-нибудь в конверте было? — спросил я.
— Бумаги. Их Петька снова запечатал и опять отдал мне: «Храни как зеницу ока». До вчерашнего дня так и делал. А вчера мы с Петькой разругались. Пришел к нему покупку новых лошадей обмыть, слово за слово, снова попросил денег взаймы. Мол, сколько можно с дешевыми портсигарами возиться, брульянты надо принимать, изумруды всякие, золотишко. А он опять отказал. Обидно так отказал. Мол, сам на брульянты зарабатывай. А коли не нравится, верни мне долг. Немедленно! Пришел я от него в лавку и вспомнил вдруг про конверт. Дай, думаю, взгляну, что в нем. И вона что оказалось.
Вязников протянул мне бумагу — написано было не мной, но все слова мои, признание в убийстве Гуравицкого.
— Копию с нее снял, вдруг вам станет интересно, — объяснил Вязников.
— Допустим, интересно.
— Тогда оригинальчик готов продать за десять тыщ.
— За пять, — сделал вид, что торгуюсь.
Если бы с ходу согласился, мог заподозрить…
— Бога побойтесь, барин. Петька-то вас уже сколько лет «доит». А я единовременно хочу, деньги получу, и бумага ваша.
— А Петьку не боишься?
— Я его бумаги по описи не принимал, конверт вскрыл, не повредив печать, вложу пустой листок, словно так и было…
— Шесть!
— Девять с половиной!
Сошлись на восьми. Я попросил на их сбор две недели. Хотя план возник сразу.
У Гуравицкого я позаимствовал героя-мстителя и фантастические описания. Остальное придумал сам, подогнав под нужные обстоятельства.
Считаете, ради бахвальства? Чтобы нервы сыщикам пощекотать? Нет, что вы. Потому что Крутилина опасался. На рожу-то он простак, однако службу свою знает. Гуравицкий-то его дурачком изобразил, потому что, как всякий бунтовщик, ненавидел полициантов. А я, наоборот, его боялся. Ведь все мои жертвы из одного имения. Моего имения! И главным выгодоприобретателем от смерти Разруляева стану я. Боялся, что заподозрит, боялся, что начнет дотошно проверять, был ли в Новгороде в дни убийств, не посещал ли Петербург? Шапки-то невидимки у меня нет, вдруг кто заметит да запомнит? Проводник, номерной, коридорный… А вот если пустить по ложным следам, Крутилину и в голову не придет меня подозревать.
И если бы не глупая случайность, если бы не Чепурин. Как же он помешал! Привел домой Ксению в самый неподходящий момент.
Как я попал в дом? Через парадную, где живет доктор. Где раздобыл ключи от чердачных дверей? Угостил дворников. Ключи от квартиры тоже у меня были, в один из приездов снял с них слепки. Сергей Осипович не удивился, увидев меня, сразу стал рассказывать о Гуравицком, показал купленный им «кольт». Из него его и убил.
Нет, Чепурина не вешал. Как бы смог? За мной полиция по пятам ходила, с трудом последнюю главу в редакцию отправил.
Говорите, виноват в его самоубийстве? А что мне оставалось делать? Ксения — единственный человек, которого люблю, за которого отвечаю перед Богом. Как ее спасти — спрашивал сам себя. Пойти и признаться? Но как она с этим будет жить? Нет, надо заставить Чепурина изменить показания. И я дошел до министра.
Зачем убил Стрижневу? Глупый вопрос. Она изменяла мужу. Для меня этого достаточно. Вспомните, как поступил с Мэри. По глазам вашим вижу, господин следователь, что мучаетесь вопросом: если так не приемлю измен, зачем соблазнил Тарусову? Отвечаю: для пользы дела. Мне был нужен свидетель, надежный свидетель, что в момент злополучного «самоубийства Разруляева» я находился на лестнице, у дверей его квартиры, а не внутри. Я хотел было пригласить старуху Беклемешеву, как вдруг у меня в имении появилась эта глупая курица Тарусова, которая, только представьте, с ее-то куцым умишком, ведет расследование моего дела. Жена известного адвоката, дочь миллионера — лучше свидетеля быть не могло. Признайте, господин следователь, что я задумал и осуществил идеальные убийства. Если бы не Чепурин…»
Понедельник, 22 марта 1871 года,
Санкт-Петербург
Прыжов пришел с Нюшей, Крутилин один.
— Кашляет благоверная, — объяснил он.
Сашенька поняла, что не рискнул — супруга его строгих правил и соседство за столом с Нюшей не потерпела бы.
Стол был постным — Страстная неделя. Однако Дмитрий Данилович приказал подать шампанского:
— Друзья! Предлагаю поднять бокалы за Антона Семеновича. Сегодня на суде выступал не я. Словно актер на подмостках, я лишь громко повторял реплики за суфлером, за нашим дорогим Выговским. Именно он изобличил убийцу и спас от неминуемого наказания невиновных. Злодей нам противостоял очень серьезный. Умный, изворотливый, осторожный — отправляясь на убийство, покупал билеты в вагоны второго класса, где всегда много пассажиров и даже опытный кондуктор не способен их запомнить. В номерах останавливался, предъявляя поддельный вид. Я рад, что у меня такой помощник. Виват!
Все поднялись, чокнулись бокалами.
— От Желейкиной письмо получил, — сообщил Крутилин. — Представляете? Замуж вышла. За молодого, богатого, пишет, что любит ее без ума.
— Рада за нее, — улыбнулась Сашенька. — Антон Семенович, не томите, расскажите наконец, как догадались про Шелагурова.
— Узнал, когда Стрижневу фотопортрет предъявил, — пожал плечами Крутилин. — Тот его опознал.
— Нет, Иван Дмитриевич. Показывал фотопортрет, уже будучи уверенным, что Шелагуров — убийца, — признался Выговский. — Подозрения против него появились после чтения дневника Александры Ильиничны.
— Что бы мы без них делали, — шепотом пробурчал Тарусов.
— Александра Ильинична, помните, Шелагуров сказал, что знает про оптографию из романа «Убийство из прошлого»?
— Да, когда ехали в санях.
— Но где и когда он с романом ознакомился? Когда Гуравицкий зачитывал его гостям, Шелагурова в гостиной не было. Про черновик, который оказался у Ксении, он не знал. Что означает…
— У Шелагурова чистовой вариант! — воскликнула Сашенька. — Как просто! Как я сама не догадалась.
— Но вы догадались поехать в Подоконниково, — возразил Антон Семенович. — Если бы не та поездка, преступление осталось бы нераскрытым. А значит, пора поднять бокалы за вас, княгиня! Виват!
