Современный мир работает благодаря транспорту и механизации. Никто не будет каждый день проходить 25 км туда и обратно на работу или подниматься на тридцать лестничных пролетов, чтобы попасть в офис. И все же в повседневной жизни нужно больше тренироваться. Физические упражнения — это здорово, и нам нужно чаще ими заниматься. Однако следует выйти за рамки тренировочного мышления, при котором физическая активность ограничена несколькими часами каждую неделю. Сидеть днями напролет смертельно опасно, даже если мы проводим вечера и выходные в спортзале. Нам нужны пригодные для прогулок города и поселки, а также реальные инвестиции в движение людей. Такие города, как Копенгаген, лидируют в этом направлении, проектируя удобные для велосипедов городские районы, где людей больше, чем машин. Системы проката велосипедов также обладают огромным потенциалом, увеличивая ежедневную физическую активность и снижая заболеваемость.
* * *
Индустриализация и модернизация несут за собой и другие издержки, которые труднее поддаются количественной оценке. Как и у хадза, у наших предков охотников и собирателей были хорошо развиты социальные связи. Они проводили дни на свежем воздухе, под солнцем. Если бы каждый занимался одним и тем же делом и у племени не было бы прочного финансового положения, которое оно сохраняло на протяжении поколений, социальное и экономическое неравенство было бы низким. Хадза горды и независимы и ни перед кем не отчитываются, кроме самих себя.
С развитием сельского хозяйства, а затем и индустриализации произошли серьезные изменения в общественном договоре. Классовые различия и иерархии появлялись по мере роста доли богатого населения. Сначала ресурсы заключались в земле, а затем — в капитале. Такая схема отлично работала на высший класс, однако была настоящей катастрофой для тех, кто застрял внизу социальной лестницы и кого использовали как рабов или иным образом эксплуатировали. Остальные были где-то посередине, стремясь подняться по социально-экономической лестнице, но также отчаянно не желая быть шестеренками этого механизма.
Стресс, возникающий в результате такого социально-экономического устройства, от страха перед деньгами и болезненного ощущения, что нас оставляют позади, до ежедневных посягательств на наше достоинство, являются новыми для человеческого вида. И, судя по всему, мы плохо справляемся с ними. Жизнь внизу социально-экономической лестницы делает нас больными и укорачивает жизнь. Люди, живущие в бедности, больше страдают от ожирения, диабета, сердечных заболеваний и других кардиометаболических нарушений, чем богатые. И влияние таких различий на рацион и физические упражнения намного больше, чем мы можем предположить. Кроме того, точно так же цветные люди или любые другие маргинализированные общества страдают от плохого здоровья и, как правило, живут меньше. Если мы действительно хотим изменить окружающую среду и избавиться от метаболических недугов, то нужно решать проблемы социально-экономического неравенства, а не только питания и физических упражнений.
К сожалению, индустриализация также ослабила некоторые инструменты, которые могли бы помочь противодействовать воздействию стресса. Во-первых, уровень ежедневной физической нагрузки понизился. Кроме того, мы стали менее социально активными. Семьи теперь меньше, и они более рассредоточены. Одиночество стало настолько распространенной проблемой, что было признано медицинским заболеванием. Модернизация заставила нас проводить больше времени в помещении. Время, проведенное на свежем воздухе, может снять стресс и способствовать физической активности, и это, по-видимому, улучшает кардиометаболическое здоровье лучше, чем только физическая активность. Хадза проводят практически всю жизнь на свежем воздухе. Типичный американец проводит 87 % времени в помещении и еще 6 % — в автомобиле. Когда мы хотим привнести в жизнь элементы из прошлого наших предков охотников и собирателей, нужно мыслить широко. Дело не только в клубнях.
Назад в лагерь
Я хотел, чтобы это были огни.
Я сидел на теплой скале за пределами Мкеленге, лагеря хадза, примостившегося на склоне холмов Тлиика, и смотрел через поляну на акации, растущие в широкой долине внизу. Я был в задумчивом настроении. Это была моя первая поездка обратно в Хадзалэнд спустя несколько лет, и десять лет прошло с первых экспериментов по изучению энергетических затрат племени хадза. Несколько мгновений назад оранжевое солнце в последний раз озарило скалы на дальней стороне широкой долины и скрылось за западным горизонтом. Когда мир обесцветился и начал темнеть, я увидел внизу что-то такое, чего никогда раньше не замечал в лагере хадза: огни.
Я насчитал пять огней, разбросанных, как неуместные звезды, далеко друг от друга на расстоянии нескольких километров. Скорее всего, это были не хадза. Просторы внизу были более популярны у скотоводов датога, которые пасли животных возле сухих кустарников. Я сначала подумал, что это костры для приготовления пищи, но их цвет казался неправильным. Огни оранжево-красные, а эти были электрически белыми. И почему семьи датога готовят еду вне дома?
Напрашивался очевидный вывод. Электричество просачивается в Хадзалэнд.
Я старался придерживаться принципа хамна шида относительно этого. Я был даже счастлив. Свет полезен, и, видит Бог, я полагаюсь на него в повседневной жизни (у меня был фонарик в кармане и еще два в палатке). Кто я такой, чтобы судить? Свет в доме датога стал неоценимой помощью женщинам и детям, занимающимся вечерними делами. И это были небольшие солнечные батареи, а не линия электропередач, проходящая через сердце территории хадза. По крайней мере, энергия была экологичной.
Я напомнил себе, что хадза десятилетиями боролись с вторжением индустриального мира, уступая землю, но пытаясь извлечь максимум пользы из сложной ситуации. Они с радостью приняли некоторые современные технологии. В лагере вы найдете случайный фонарик или радио, хотя батарейки трудно достать. Сотовые стали более распространенными, и в каждом поселении вы найдете кого-то, кто знает правильный холм, куда можно подняться на поиски сигнала, даже если у них самих нет телефона. Они с удовольствием пользуются мешками кукурузы, которые правительство Танзании иногда раздает в качестве продовольственной помощи. Несмотря на все это, культура хадза оставалась невероятно устойчивой и, можно сказать, первозданной. Они приняли современные технологии на своих условиях.
И все же я не мог избавиться от какого-то мрачного чувства, ощущения потери. Индустриальный мир медленно, неумолимо прокладывал свой путь в Хадзалэнд. Не сегодня, конечно, и, вероятно, не через год, может быть, даже не в следующем десятилетии, но несказанная тяжесть цивилизации захватит долину передо мной. Хадза жили на этих холмах, охотились и собирали на протяжении сотен, может быть, тысяч поколений. Как долго все это может оставаться нетронутым? Сколько времени пройдет, прежде чем племя будут вынуждено присоединиться к развитому миру и опуститься, подобно бесчисленным местным культурам до них, на нижнюю ступеньку социально-экономической лестницы?
Будут ли молодые мужчины и женщины в лагере сегодня доживать золотые годы в грязных шлакоблочных домах, мечтая о жизни в саванне и наблюдая, как их внуки борются с ожирением, болезнями сердца и другими тяготами современности? После всего, что они нам рассказали о том, как жить правильно, разве так отплатит им индустриальный мир?
