Венциа бросил на него злобный взгляд, повернулся на каблуке и зашагал к главному выходу.
Тут Аберкромби заметил Рейберна и уставился прямо на него.
— Вы тоже собираетесь обвинить меня в жульничестве?
— Вовсе нет, мистер Аберкромби, — сказал Рейберн, делая шаг к нему. — Я просто заглянул, чтобы поздравить вас с приобретением.
— Слишком дорого оно мне обошлось, — сердито буркнул Аберкромби, словно не замечая протянутой руки Рейберна.
— На семьсот процентов выше, чем предполагали мы, — согласился Рейберн. — Зачем вы ее купили?
— Потому что она мне нужна, — ответил Аберкромби. — Если у вас еще есть вопросы, давайте быстрее. Мне еще надо договориться о доставке.
— Вы не будете возражать, если мой коллега еще раз взглянет на нее?
— Ваш коллега? — удивился Аберкромби и ткнул пальцем в мою сторону.
— Вот это?
— Это Леонардо, — объяснил Рейберн. — Наш эксперт по скоплению Альбион.
Я церемонно поклонился и двинулся к картине.
— Ближе не подходите, — угрожающе произнес Аберкромби, когда мне оставалось до него футов десять.
— Что-нибудь не так, друг Малькольм? — спросил я.
Холодные голубые глаза уперлись в меня.
— Не имею дел с инопланетянами. Не имел и не буду иметь.
— Тогда я удовлетворюсь осмотром картины отсюда, друг Малькольм, — произнес я.
— Я вам не друг, — отрезал Аберкромби.
С минуту я изучал картину, потом Рейберн спросил:
— Вы изменили свое мнение, Леонардо?
— Нет, друг Гектор, — ответил я. — Своего мнения я не изменил.
— А теперь, если вы закончили, — сказал Аберкромби, — я тороплюсь.
— Мы закончили, — сказал Рейберн. Аберкромби стал наблюдать за упаковкой картины, а Рейберн повернулся ко мне.
— Вы уверены, что никогда раньше не видели работ Килкуллена?
— Нет, друг Гектор.
— Эта работа не напоминает вам ни одного художника из скопления Альбион, картину которого можно оценить в такую сумму?
— Нет, друг Гектор.
— А теперь слушайте, Леонардо. Два разных человека оценили эту картину в 350 тысяч кредитов, даже больше, и прежде, чем участвовать в дальнейших торгах за произведения из скопления Альбион, я хотел бы знать, почему их оценка так отличается от вашей. Возможно, мистер Аберкромби — коллекционер, который просто влюбился именно в эту картину, но Венциа — владелец галереи, и я повторяю свой вопрос: есть ли хоть какое-то сходство между этой работой и любым другим произведением из скопления Альбион, которое может быть продано за шестизначную сумму?
— Никакого, друг Гектор. Я не хочу обидеть мистера Аберкромби, но эта картина просто не стоит таких денег. Единственное, чем она может напоминать более достойную работу — это поразительное сходство объекта с изображением на голограмме с Байндера X, которая была продана около двух лет назад, за 150 тысяч кредитов.
Аберкромби развернулся в мою сторону.
— Говоря «объект», вы имеете в виду модель?
— Да, друг Малькольм.
— И вы видели эту модель раньше? — допытывался он.
— Не уверен, друг Малькольм, — ответил я. — Я заметил разительное подобие натуры на этой картине и на голограмме с Байндера X. Но я видел сходное изображение и на патагонской картине, а Патагония IV была покинута за 308 лет до рождения Килкуллена.
— Вам, наверное, все люди кажутся одинаковыми, — предположил Аберкромби, и мне показалось, что он напряженно следит за моей реакцией.
— Нет, друг Малькольм, — ответил я. — Я нахожу человеческие лица вполне различимыми. Иначе я не выбрал бы искусство скопления Альбион своей специальностью.
Он задержал на мне долгий взгляд. Я чувствовал его внутреннюю неприязнь, хотя не мог найти ей логическое объяснение. Наконец он обратился к Рейберну.
— Я хочу переговорить с вами, — сказал он. — Наедине.
— Почему бы нет? — откликнулся Рейберн и повернулся ко мне. — Не пойти ли вам к мадам Чонг, Леонардо? Я вернусь через пару минут.
— Хорошо, друг Гектор, — сказал я и вернулся в главную галерею, радуясь, что наконец избавился от малоприятного присутствия Аберкромби.
— А где Гектор? — поинтересовалась Тай Чонг, увидев меня одного.
— Беседует с мистером Аберкромби, у которого я, похоже, вызвал глубокую неприязнь, — объяснил я. — Но право, я ничем не оскорбил его, Достойная Леди.
— Уверена, что нет, — успокоила она меня. — И очень надеюсь, что вы не станете судить обо всех людях по сегодняшнему вечеру.
— Я вообще их не сужу, Госпожа, — ответил я.
— А стоило бы.
Она замолчала, рассеянно глядя, как уходит по умеренной цене маленький трехмерный космический пейзаж с Тамаалики II, и как продают раннего Камати, несколько дороже, чем я предполагал, ибо он не отличался изяществом линий. Затем вернулся Рейберн, с забавным выражением на лице.
— Ну? — потребовала объяснений Тай Чонг.
— Он только что сделал самое идиотское предложение из всех, которые мне приходилось слышать!
— Что именно? — спросила она.
— Сейчас, — ответил он и взглянул на меня. — Леонардо, я хочу знать правду, и немедленно: что вы думаете о Малькольме Аберкромби?
— Я думаю, что из-за аукциона он, вероятно, находится в состоянии значительного нервного напряжения, друг Гектор.
— Бросьте, — фыркнул Рейберн. — Я же сказал — правду.
— Я думаю, что он — узколобый ксенофоб с совершенно недостаточным знанием современных цен на рынке искусств, — произнес я, почувствовав, как приобретаю Оттенок Абсолютной Честности.
— Это уже похоже на правду, — со смешком подтвердил Рейберн. — Он о вас думает еще хуже.
— К делу, Гектор, — раздраженно сказала Тай Чонг.
— Дело в следующем, мадам Чонг, — сказал Рейберн. — Малькольм Аберкромби только что предложил галерее Клейборн на выбор: набросок тушью раннего Сабаи либо пятьдесят тысяч кредитов.
— За что?
Рейберн довольно ухмыльнулся.
— За неделю работы Леонардо.
Глава 3
Я сидел один в кабинете Малькольма Аберкромби и чувствовал себя очень неловко.
Я прибыл почти на десять минут раньше назначенного времени и девять минут ждал на оживленной, шумной улице, рассматривая четкие очертания его огромного дома, математическую точность газонов, любуясь изяществом двух больших, красивых каменных фонтанов у западного и восточного крыльев здания.
Наконец, будучи уверен, что уже не принесу никаких хлопот, явившись раньше назначенного срока, я ступил на движущуюся дорожку, приготовился к тому, что она мгновенно доставит меня к парадным дверям и — ничего не произошло.
