– Но почему?! – воскликнула Хилари. – Откуда эта жажда
разрушения?
– У меня нет жажды разрушения, мадам. Вы несправедливы ко
мне.
– Тогда я не понимаю…
– Я – бизнесмен, – объяснил мистер Аристидис. – И к тому же
коллекционер. Когда богатство начинает угнетать, только этим и остается
заниматься. За свою жизнь я собрал очень многое. У меня прекраснейшая коллекция
картин в Европе, отличное собрание керамики. Моя коллекция марок – одна из
самых знаменитых. По завершении одной коллекции нужно переходить к следующей. Я
старый человек, мадам, и мне уже мало что осталось собирать. Поэтому я начал
коллекционировать мозги.
– Мозги? – удивленно переспросила Хилари.
Аристидис кивнул:
– Да, это самый интересный объект для коллекции.
Мало-помалу, мадам, я собираю здесь лучшие мозги со всего мира. Сюда доставляют
самых одаренных и многообещающих молодых людей. Когда-нибудь усталые нации
проснутся и обнаружат, что их ученые состарились и выдохлись, а все молодые
мозги – медики, физики, химики – находятся в моем распоряжении. Так что, если
им понадобится, скажем, биолог или специалист по пластической хирургии,
придется покупать их у меня!
– Вы имеете в виду… – Хилари с недоверием уставилась на
него, – что это всего лишь гигантская финансовая операция?
Мистер Аристидис кивнул во второй раз:
– Естественно. Иначе это бы не имело смысла, не так ли?
Хилари глубоко вздохнула:
– Пожалуй.
– В конце концов, – словно извиняясь, промолвил мистер
Аристидис, – это моя профессия. Я финансист.
– Вы имеете в виду, что политика тут ни при чем? Вам не
нужно мировое господство?
Он протестующе взмахнул руками:
– Я не хочу быть богом. Я религиозный человек. Желание стать
богом – профессиональная болезнь диктаторов, но я пока что ею не поражен. –
Подумав, он добавил: – Со временем это может произойти, но пока, к счастью,
этого не случилось.
– Но как вам удается доставлять сюда всех этих людей?
– Я покупаю их – как покупают любой товар. Иногда я плачу им
деньгами, но чаще – идеями. Молодые люди – мечтатели. У них есть идеалы. Ну а
тем, кто преступил закон, я плачу безопасностью.
– Это объясняет многое, – сказала Хилари. – То, что
озадачивало меня во время путешествия сюда.
– Что именно, мадам?
– Различные цели моих спутников. Энди Питерс, американец,
вроде бы придерживается крайне левых убеждений. Эрикссон фанатично верит в идею
сверхчеловека. Хельга Неедхайм принадлежит к оголтелым фашистам языческого
толка. Доктор Баррон… – Она заколебалась.
– Да, он приехал сюда ради денег, – кивнул Аристидис. –
Доктор Баррон цивилизован и циничен. У него нет иллюзий, но есть искренняя
любовь к своей работе. Он жаждет неограниченных ресурсов для продолжения
исследований. – Старик немного помолчал. – Вы умны, мадам. Я сразу понял это в
Фесе. – Снова послышался кашляющий смех. – Вы не знали, мадам, что я приезжал в
Фес специально понаблюдать за вами – вернее, я сделал так, чтобы вас с этой
целью доставили в Фес.
– Понимаю. – Хилари отметила чисто восточную манеру
перефразирования.
– Я рад вашему прибытию сюда. Ведь здесь не так уж много
умных людей, с которыми можно поговорить. Эти ученые – химики, биологи и
прочие, – в общем, неинтересные личности. В своей области они, возможно, гении,
но беседовать с ними не о чем. Их жены, как правило, также очень скучны. Мы
вообще не слишком поощряем присутствие жен. Я позволяю им приезжать только по
одной причине.
– По какой?
– Бывают случаи, – сухо ответил мистер Аристидис, – когда
мужчина не может работать только потому, что слишком часто думает о своей жене.
Кажется, это происходило с вашим мужем. Томас Беттертон считался гением, но
здесь его работа не выходит за рамки посредственной. Да, Беттертон разочаровал
меня.
– Но разве такое не случается постоянно? В конце концов, эти
люди находятся здесь на положении заключенных. Неужели они не пытаются
протестовать? Хотя бы в первое время?
– Да, – согласился мистер Аристидис. – Это вполне
естественно и неизбежно, когда птичка впервые попадает в клетку. Но если клетка
достаточно велика и в ней есть все необходимое – подстилка, семена, вода,
ветки, – птица в конце концов забывает, что когда-то была свободной.
Хилари содрогнулась:
– Вы пугаете меня.
– Здесь вам предстоит многое понять, мадам. Позвольте вас
заверить, что, хотя прибывающие сюда люди имеют различные убеждения и поначалу
бывают разочарованы и недовольны, со временем они все будут подчиняться
установленным правилам.
– Вы не можете быть в этом уверены, – возразила Хилари.
– В этом мире ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Но
на девяносто пять процентов я ручаюсь за свои слова.
Хилари смотрела на него с чем-то весьма похожим на ужас.
– Какой-то кошмар, – сказала она. – Прямо машинописное бюро.
Только у вас здесь бюро мозгов.
– Вот именно. Вы попали в самую точку, мадам.
– И в один прекрасный день вы намереваетесь продавать ученых
из вашего бюро тем, кто больше заплатит?
– В общем, это основополагающий принцип, мадам.
– Но вы не можете присылать клиентам ученых, как машинисток!
– Почему бы и нет?
– Потому что, как только ваш ученый снова окажется в
свободном мире, он откажется работать на нового нанимателя.
– Это верно, но до определенной степени. Ведь можно принять
кое-какие меры.
– Что вы имеете в виду?
– Вы слыхали о лоботомии, мадам?
Хилари нахмурилась:
– Это операция на мозге, не так ли?
– Так. Вначале ее применяли для лечения меланхолии.
Постараюсь не употреблять медицинских терминов, чтобы вам было понятно. После
операции пациент больше не пытается покончить с собой, избавляется от чувства
вины, угрызений совести. Он становится беспечным и, как правило, послушным.
– Но ведь успех бывает далеко не стопроцентным?
– В прошлом – да. Но мы достигли здесь огромного прогресса в
этой области. У меня тут три хирурга – русский, француз и австриец. Путем
различных манипуляций с мозгом они уже приближаются к состоянию, когда
послушание будет можно гарантировать, а волю – контролировать без всякого
ущерба для умственных способностей. Полностью сохраняя интеллект, человек будет
выполнять любое приказание.
