Кажется, я перестала дышать. Всей кожей я ощущала ток своей
крови. В голове зашумело. Нет. Я не упаду в обморок. Никогда не падала и не
буду! Наконец я смогла сказать:
– Ты мертвец.
Его улыбка исчезла.
– Нет, я не мертвец.
– Я видала, как Оливер вырвал тебе горло.
Я и сейчас это видела в каком-то слое сознания. Я видела,
как он ловит ртом воздух в предсмертных судорогах.
Оказалось, что я могу сесть. Я охватила себя руками, и игла
капельницы шевельнулась под кожей, натянув пластырь. Это было реально. Больше
ничего реальным не казалось.
Он поднял руку к горлу и остановился. Было слышно, как он
нервно сглотнул слюну.
– Ты видела, как Оливер разорвал мне горло, но это меня
не убило.
Я вглядывалась в него. Пластыря на щеке не было. Порез
зажил.
– Ни один человек не выжил бы, – тихо сказала я.
– Я знаю.
И виду у него был неимоверно печальный.
Страх передавил мне горло, почти не давая дышать.
– Кто ты такой?
– Я ликантроп.
Я покачала головой:
– Я знаю, как движется ликантроп, какой он на ощупь. Ты
не из них.
– Нет, я ликантроп.
Я все качала головой:
– Не может быть.
Он подошел к кровати. Цветы он держал неуклюже, будто не
знал, куда их девать.
– Я второй после вожака стаи. И могу сойти за человека,
Анита. Я это очень хорошо умею.
– Ты мне лгал.
Он покачал головой:
– Я не хотел этого делать.
– Зачем же делал?
– Жан-Клод приказал мне тебе не говорить.
– Почему?
Он пожал плечами:
– Думаю, потому, что знал, как ты их терпеть не можешь.
И что ты не прощаешь обмана, он тоже знает.
Неужели Жан-Клод намеренно пытался помешать нашим отношениям?
Наверняка.
– Ты спрашивала, что держит меня при Жан-Клоде. Это оно
и есть. Вожак моей стаи одолжил меня Жан-Клоду с условием, что никто не узнает,
кто я.
– Почему с тобой такой особый случай?
– Люди не любят, когда ликантропы учат детей, да и кого
угодно, если на то пошло.
– Ты вервольф.
– Разве это не лучше, чем быть мертвецом?
Я смотрела на него в упор. Все те же безупречно-карие глаза.
Падающие вокруг лица волосы. Я хотела попросить его сесть, провести пальцами по
волосам, чтобы отвести их с этого чудесного лица.
– Да, это лучше, чем быть мертвецом.
Он выдохнул, будто до того задерживал дыхание. Улыбнувшись,
он протянул мне цветы.
Я взяла их, потому что не знала, что еще с ними делать. Это
были красные гвоздики и туманом лежащие на них матиолы. Гвоздики пахли, как
пряность. Ричард – вервольф. Второй в стае после вожака. Может сойти за
человека. Глядя на него в упор, я протянула руку. Он взял ее, и ладонь его было
теплой, твердой, живой.
– Ладно, понятно, почему ты не умер. Почему жива я?
– Эдуард делал тебе массаж сердца и искусственное
дыхание, пока не прибыла “скорая”. Врачи не знают, отчего произошла остановка
сердца, но непоправимых повреждений не было.
– Что вы сказали полиции о телах?
– Каких телах?
– Брось, Ричард.
– Когда полиция приехала, лишних тел не было.
– Публика все видела.
– А что было правдой, а что иллюзией? От публики
полиция услышала тысячи разных версий. Они подозревают, но доказать ничего не
могут. Цирк закрыт, пока власти не убедятся, что он безопасен.
– Безопасен?
Он пожал плечами:
– Или опасен не более обычного.
Я высвободила руку и снова двумя руками поднесла букет к
лицу.
– А Жан-Клод… жив?
– Да.
Меня охватило чувство огромного облегчения. Я не хотела его
гибели. А, черт!
– Значит, он все еще Мастер города. И я связана с ним.
– Нет, – сказал Ричард. – Ты свободна. Жан-Клод велел
тебе это сказать. Метки Алехандро вроде как отменили его собственные. Как он
сказал, ты не можешь служить двум Мастерам.
Свободна? Я свободна? Я уставилась на Ричарда:
– Не может быть, чтобы это было так легко.
– Это ты называешь легко? – рассмеялся Ричард.
Я подняла глаза и не сдержала улыбки.
– Ладно, это не было легко, но я не думала, что хоть
что-то, кроме смерти, может избавить меня от Жан-Клода.
– Ты довольна, что этих меток больше нет?
Я открыла рот, чтобы сказать “конечно”, но остановилась.
Что-то было очень серьезное в лице Ричарда. Он знал, что значит, когда тебе
предлагают силу. Что значить быть с монстрами. Страшно и чудесно.
И все же я сказала:
– Да.
– В самом деле?
Я кивнула.
– Энтузиазма не замечаю, – сказал он.
– Я знаю, что должна прыгать от радости, но сейчас я
просто опустошена.
– Ты много пережила за последние дни. Некоторая
оглушенность вполне естественна.
И почему я не была счастлива избавиться от Жан-Клода? Почему
я не испытывала облегчения, узнав, что я не его слуга? Потому что мне будет его
не хватать? Глупо! Смешно! Истинно.
Когда о чем-то думать трудно, думай о чем-нибудь другом.
– Итак, теперь все знают, что ты вервольф.
– Нет.
– Тебя положили в больницу, и ты уже выздоровел. Они, я
думаю, догадались.
– Жан-Клод спрятал меня, пока я не выздоровел. Сегодня
я первый день как вышел.
– Долго я была без сознания?
– Неделю.
– Ты шутишь!
– Три дня ты была в коме. Врачи все еще не знают,
почему к тебе вернулось самостоятельное дыхание.
Я подходила к краю великого Вовне. Но не помню туннеля света
или голосов. Вроде как меня обдурили.
– Я ничего не помню.
– Ты была без сознания, тебе и не полагается ничего
помнить.
– Слушай, сядь, пока у меня шея не заболела на тебя
смотреть!
Он подтянул кресло и сел возле кровати, улыбаясь мне.
Хорошая у него улыбка.
