Книга Ведьмаки и колдовки, страница 122. Автор книги Карина Демина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»

Cтраница 122

Лизанька всхлипнула чуть громче и часто заморгала, однако слезы иссякли и масло ароматное, их появлению способствовавшее, повыветрилось. А говорили, устойчивое весьма.

Никому нельзя верить.

Даже батюшке родному.

— Однако ты решила, что тебе надобно попасть в Гданьск. Попала, поздравляю. Вела бы себя прилично, тогда, глядишь, все по-иному сложилось бы.

Раз плакать не выходило, то Лизанька оскорбленно отвернулась к окну…

…маменька, которая точно позабыла, что видела Лизавету шляхтенкой, хлопотала возле Греля…

И Лизанька, вновь оскорбившись от этакого предательства, отвернулась от окна. Уж лучше будет она смотреть на государев портрет, поднесенный в прошлом годе благодарным купечеством, и от подарка этакого папенька отказаться не мог, ибо портрет писали масляными красками, богато. Государя изобразили в мундире, на белом коне и с саблей, вид он имел грозный, отчего Лизаньке вовсе не по себе сделалось.

— Разве я не просил тебя погодить? — поинтересовался Евстафий Елисеевич, понимая, что ответа не получит. — Просил. Но ты вновь решила по-своему. Сбежала. Обвенчалась. И что теперь?

— Теперь я развода хочу.

— На каком основании?

— Он не тот, за кого себя выдавал!

Под копытами государевого коня лежали веси и долы королевства Познаньского, виднелись крохотные городки и совсем уж жалкие хаты…

…а рама не на одну сотню золотом потянула, дубовая, с виньетками и коронами в четырех углах…

— То есть он представился тебе чужим именем? — вкрадчиво поинтересовался Евстафий Елисеевич.

— Нет! Он… он не Себастьян!

— А он называл себя Себастьяном?

Лизанька насупилась и часто задышала: вот злости никакой на папеньку не хватает! Прекрасно же он все понял, но лезет со своими вопросами…

— Нет, — вынуждена была признать Лизанька. — Он… он дал понять, что…

— Каким же образом?

— Таким! Он мне комплименты говорил! И руку целовал! И замуж позвал!

— Лизавета! — Евстафий Елисеевич закрыл глаза и заставил себя досчитать до десяти. Язва заныла, должно быть этаким способом выражая сочувствие. — Он за тобой ухаживал, а ты эти ухаживания приняла… и ты сама предложила бежать…

— И что?

— И то, что у тебя нет оснований для развода.

Лизанька не привыкла к отказам.

И к подобным дурацким ситуациям. И уж тем паче не привыкла, чтобы ее, Лизаньку, виноватой делали. А у нее, между прочим, голова болит… и вообще, она себя дурно чувствует… может, супруг новоявленный вовсе травит ее…

Она оттопырила нижнюю губу, как делала в глубоком детстве, когда на эту ее гримасу маменька зело умилялась, и папенька умилялся, и все знакомые, которым случалось с Лизанькой дело иметь, тоже умилялись…

— Как нет? Я… я, за между прочим, не в себе была!

— Это когда ж? Когда письмецо писала, побег предлагая? Или когда в храме браком сочеталась? Или в гостинице той? — Евстафий Елисеевич сдвинул портрет государя, за которым обнаружился сейф новейшей конструкции.

— Да! — капризно повторила Лизанька, не уточняя, к чему именно это «да» относится.

Она была не в себе.

И точка.

Из сейфа познаньского воеводы появился белый конверт с упомянутым письмом и кристалл.

— Лизанька, — конверт он положил на стол, а кристалл в пальцах повертел и в сейф вернул, для пущей сохранности, — дорогая моя, даже если отрешиться от того факта, что королю Миндовгу незачем было сбегать с паном Стесткевичем, а тем более выходить за него замуж…

Лизанька нахмурилась.

— …то королевские ведьмаки способны выявить… или опровергнуть наличие одержимости по почерку…

Евстафий Елисеевич постучал пальцем по конверту.

Ну да, письмо Лизанька писала сама, без помощи духа, но… это же письмо легко в камин отправить. Папенька мог бы разочек инструкцию нарушить за-ради родной-то дочери…

— …или по записи. — Кристалл Евстафий Елисеевич снова достал из сейфа и протянул Лизаньке. — Не скажу, что мне было приятно смотреть это, но… ты права, я должен был убедиться, что тебя не неволили. К слову, это копия. А у Греля — оригинал. И ежели ты вздумаешь добиваться расторжения брака, то сия запись окажется в «Охальнике»… и я, Лизанька, ничего не смогу сделать.

Лизанька нахмурилась.

«Охальника» она не боялась… да кто ему верит-то? Но предусмотрительность супруга неприятно ее поразила. Выходит, он подозревал, что все так обернется?

— И что мне делать? — как можно более жалобно поинтересовалась Лизанька, кристалл возвращая: не собиралась она смотреть его.

— Смириться. И жить с мужем в любви и согласии, как то было заповедано богами.

В любви и согласии?

Да эта сволочь Лизанькину жизнь порушила! И вообще, какая любовь, когда Лизаньку от одного вида супруга мутит?!

— Нет. — Лизанька топнула ножкой.

— Да, — спокойно ответил Евстафий Елисеевич.

— Папа! Ты же… ты сам говорил, что он человек непорядочный… что в истории темной замешан… что из-за него девица одна повесилась!

Евстафия Елисеевича этакий поворот в биографии зятя отнюдь не радовал, однако он был вынужден признать, что Грель Стесткевич хоть и был человечишкой подлым, но и в истории той невиновным.

— Сама она повесилась. Ее жених соблазнил и бросил. А Грель, про беременность узнавши, уволить пригрозил… девка и полезла в петлю, решила, что терять ей больше нечего…

Лизанька насупилась.

— А если…

— Она сама сказала.

И разговор этот был неприятен, как, впрочем, неприятен и сам зять, которого хотелось взять за шкирку и тряхнуть хорошенечко, а лучше покатым наглым лбом и об угол приложить, исключительно для вразумления…

— А если еще покопать…

— Лизанька, — Евстафий Елисеевич сцепил руки и подпер ими подбородок, точнее, дорогая супруга утверждала, что говорить следовало — подбородки, и второй следует убирать диетой, — чего ты добиваешься? Даже если выяснится, что он преступник, ты развода не получишь. Да, на каторгу спровадишь…

— А если на плаху? — тихо поинтересовалась Лизанька. И торопливо пояснила: — Он… я чувствую, что он нехороший человек… у вас же есть нераскрытые дела и…

— Знаешь, Лизавета, — познаньский воевода повернулся к окну, — в любом ином случае я бы сочувствовал твоему супругу…

Издевается?

Сочувствовать… этому ничтожеству?

— Успокойся, — велел папенька таким тоном, каким, должно быть, с душегубцами только и беседовать можно. У Лизаньке от ледяного этого голоса душа обмерла. — И скажи, чего тебе надо? Он молод. Собой хорош. Конечно, чинов невеликих, но мы и сами, чай, не из князей вышли. Был бы человек работящий, а там Хрыся с Фросьюшкой подсобят…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация