Амин закрыл глаза, щекой прислоняясь к стене, пытаясь найти в ней желанную прохладу.
– Дружба. Помощь. Просьба, – выплюнул мальчик. – Всего лишь очередная клетка. Да, кстати, если тебе интересно, я выполнил и другое обещание. Я отвел Гувейду, оставил ее у караванщиков. Девочка полубезумна, но скоро отойдет. Она не будет помнить себя, ничего не будет помнить. Ничего, кроме имени. Но любой бедуин увидит на ней печать бывшей «защитницы». Так что сомневаюсь, что ей удастся протянуть долго. Хотя… не спорю, ты дал ей шанс. Но… – Мальчик вскочил, подошел ближе. Потянулся и вдохнул Амину в ухо: – Ты же думал, я спасу тебя, да? Да, конечно, иначе зачем тебе рисковать жизнью ради какой-то девчонки? Решил сделать меня своим рабом, прикрывшись дружбой… взаимопомощью? Думал, я не пойму? О, да, это же то «человеческое»… ты прав, Амин. Это то. Человеческое. Все вы на привязи друг у друга. И я не прощу тебе, что ты хотел привязать и меня. Меня никто не может поймать. Никто.
Амин, плывя в дурмане, мелко задрожал, когда у пояса – точнее, рубища, что от него осталось, – истерзанной кожи коснулся холод метала.
– Твоя джамбия, – улыбнулся мальчик, отступая. – Жаль, она тебе не поможет. Она для султанов. А ты… ты мертвец. Прощай, Амин. – И, потянувшись, потрепал слипшиеся от пота светлые волосы юноши. – С тобой было… забавно.
Амин дернулся, силясь повернуть голову. И тут же обмяк. Даже сквозь забытье он чувствовал жгучие прикосновения солнца и укусы насекомых. А еще скрипучий смех.
И – почему-то – шелест крыльев.
* * *
Десяток людей сгрудились крупными муравьями у гладкой, раскаленной скалы. Покрутившись, они вместе с еще одной обмякшей фигуркой поползли к черному провалу прохода.
Валид сосредоточенно смотрел на них, сидя на вершине оплывшей свечным огарком крыши – все, что осталось от каменной башенки. Поджав ногу, опасно свесился над пропастью.
Порыв ветер взлохматил темные волосы. Оранжевая завитушка сорвалась с карниза, запрыгала по каменным стенам, падая, эхом отзываясь где-то среди древних скал-зданий.
Мальчик обернулся. Равнодушно поглядел на маленькую черно-коричневую птичку с белым животиком – пустынную каменку.
Отвернулся, бормоча под нос:
– Привет, старуха.
Птичка вытянулась. Расправила крылья. И попрыгала к мальчику.
– Не надоело одиночество? – прошамкала она, забавно раскрывая и закрывая клюв.
Мальчик молча смотрел вниз.
– Невозможно провести вечность в полном одиночестве. Даже тебе.
Валид обернулся.
– Пришла поучать меня? Самой-то не надоело? Вали к своим ниткам и оставь меня в покое!
– Пряже, о юный рассвет, пряже, – по-старушечьи усмехнулась птица. – Не суди людей по нашим меркам. Они другие. И многие из них лучше нас.
– И это мне говоришь ты? – проскрипел мальчик. – Ты, прядущая их судьбы?! Немного жестокости, немного доброты и полная мера жадности – вот твои люди. Не хочу иметь с ними ничего общего!
Птичка склонила голову, уставилась на Валида черной блестящей бисеринкой-глазом.
– Зачем же ты все чаще спускаешься в их мир?
Мальчик резко отвернулся.
– Убирайся, старуха. Нам не о чем с тобой говорить.
Птичка расправила крылья и зачирикала-засмеялась скрипучим старушечьим голосом.
– Давно ли тебе стало понятно, что свобода и одиночество идут рука об руку? Давно ли пришлось осознать, что тебе это не нравится?
– Моя жизнь – свобода, – проворчал мальчик. – Меня так создали.
– И при создании забыли вложить сердце, – добавила птица со смешком. – Оттого и маешься.
– Наоборот, – грустно усмехнулся мальчик. – Вложили слишком много. Помнишь, какие нити ты пряла, Манат? Помнишь, как мне из сил приходилось выбиваться, раздавая им направо-налево удачу? Помнишь, что стало после? «Я хочу, я хочу, хочу, хочу…» Больше эти ничтожества ни на что не способны. Это они вынули мое сердце. Больно мне, Манат. Очень больно.
– Этому ибни – тоже, – вставила птица. – И он спас тебе жизнь.
Валид поморщился, невольно покосившись вниз.
– Мой долг перед ним закрыт. Его желание исполнено.
– Никто лучше тебя не умеет исполнять желания, – прошамкала птица.
– И никто лучше людей не знает, как переменчива удача, – отозвался Валид.
Птичка кивнула. Подскочила, расправляя крылья.
– Я рву его нить, – сказала она, кивая вниз, на черную пропасть, некогда бывшую красивым прославленным городом.
– Рви, старуха, – равнодушно отозвался мальчик.
Каменка чирикнула и полетела вниз, в темноту.
Валид тяжело вздохнул. Выпрямился. Опасно покачиваясь, шагнул к противоположному краю крыши.
И в последний раз обернулся.
Далеко, в другом царстве уродливая старуха царственно выпрямилась. И задумчиво посмотрела пустыми глазницами на мерцающую, дрожащую нить меж костлявых пальцев.
* * *
Амин очнулся в полной темноте. Он дышал, его терзала боль – и только потому юноша понял, что блаженное забытье почему-то отступило.
Темнота давила, но это было лучше, чем жар солнца и укусы насекомых. Слава Аллат, здесь даже было прохладно. И если бы еще не так больно… Ныла каждая косточка, доводя до безумия, до исступления… Но почему-то не давая потерять сознание.
Юноша скорчился на полу каменной клетки, воскрешая в памяти очертания города мертвых – оказаться сейчас там было бы великой милостью. Если бы только кто-нибудь… кто-нибудь…
Золотой луч прорезал темноту древнего подземелья, осветив ухмыляющиеся скелеты. Скользнул в каменный закуток, отразился в тускло блеснувших глазах юноши.
Амин равнодушно наблюдал, как свет сгущается в знакомую фигуру – только почему-то Валида, а он ожидал, что за ним придут… кто-нибудь… кто-нибудь… из…
Странно бледное лицо мальчика оказалось вдруг рядом. Плотно сжатые губы разомкнулись.
Нерушимую тишину подземелья разбил отчаянный предсмертный крик.
Яркое свечение сменилось жаром пламени. Амин до последнего с удивлением наблюдал, как ало-золотые языки ластятся, обнимая руки мальчика, взбираются на грудь, тянутся к голове. Как сквозь фигуру ребенка рвется другое, гротескно-прекрасное существо, а огонь тем временем перекидывается на самого Амина…
…Старуха крутанула неожиданно заблестевшую золотом нить. Улыбнулась беззубым ртом. И медленно отложила ее в сторону.
Пока не время.
Пока.
* * *
Первое, что Амин услышал, просыпаясь, был голос. Слишком красивый, чтобы принадлежать человеку. Да и слова – древние, с трудом понятные – рассказывали о каком-то сражении, описывая странных фантастических животных, которых и быть-то в природе не могло.
