– Что именно?
– Почему она пришла ко мне. Ты слышал, что говорила ее мать. Какие-то люди искали ее. Тогда я об этом не знала. Но Маура, вероятно, сообразила, что все, кто был близок к ней, окажутся под наблюдением или их будут допрашивать.
– Значит, домой она пойти не могла, – киваю я.
– Да. И она, вероятно, думала, что они будут следить за тобой или задавать вопросы твоему отцу. Если она была им нужна, они бы стали искать ее среди близких ей людей.
Теперь до меня доходит.
– А вы и друзьями-то не были.
– Именно. Маура сообразила, что у меня ее искать не будут.
– Так чего они хотели? Почему эти люди искали ее?
– Не знаю.
– Ты у нее не спрашивала?
– Спрашивала. Она мне не сказала.
– И ты так это и оставила?
Элли готова улыбнуться:
– Ты забыл, какой убедительной могла быть Маура.
Да, забыл. Теперь мне все ясно.
– Позднее я поняла, что Маура ничего мне не сказала по той же причине, по которой она скрыла произошедшее от своей матери.
– Чтобы защитить тебя.
– Да.
– Если ты ничего не знала, – продолжаю я, – то и рассказать им ничего не могла.
– И еще она заставила меня пообещать, Нап… Заставила поклясться, что, пока она не вернется, я никому ничего не скажу. Я старалась сдержать это обещание, Нап. Знаю, ты сердишься из-за этого. Но то, как Маура сказала мне это… Я хотела сдержать слово. И я по-настоящему боялась, что, если нарушу его, это приведет к катастрофе. По правде говоря, даже сейчас, когда мы сидим здесь, я думаю, что поступаю неправильно. Я не хотела тебе говорить.
– И почему передумала?
– Слишком много людей умирает, Нап. Боюсь, не случилось ли чего и с Маурой…
– Ты думаешь, она мертва?
– Ее мать и я… мы, естественно, поддерживали связь после этого. Тот первый звонок в «Бенниганс»? Я все устроила. Линн не упомянула об этом, чтобы прикрыть меня.
Я не знаю, что сказать.
– Ты лгала мне все эти годы…
– Ты был одержимым.
Опять это слово. Элли говорит, что я одержим. Дэвид Рейнив говорит об одержимости Хэнка.
– Могла ли я сказать тебе о своем обещании? Ведь я понятия не имела, как ты будешь реагировать.
– Моя реакция не должна была тебя волновать.
– Может быть. Но меня волновало то, что я нарушу данное слово.
– Я так до конца и не понимаю. Долго Маура у тебя оставалась?
– Две ночи.
– А потом?
– Я вернулась домой, а ее нет, – пожимает плечами Элли.
– Ни записки, ничего?
– Ничего.
– А потом?
– С тех пор я больше ее не видела и никаких известий от нее не получала.
Что-то тут не складывается.
– Постой, а когда ты узнала о смерти Лео и Дайаны?
– На следующий день после того, как их нашли. Я позвонила Дайане, попросила ее позвать… – Я вижу, как ее глаза снова наполняются слезами. – Ее мама… господи, ее голос…
– Одри Стайлс сказала тебе по телефону?
– Нет. Попросила прийти. Но я все поняла по голосу. Бежала всю дорогу. Она усадила меня в кухне. Когда она закончила говорить, я пошла домой, чтобы расспросить Мауру. А ее и след простыл.
И все равно что-то не вяжется.
– Но… я хочу сказать, ты же поняла, что эти события связаны между собой?
Элли не отвечает.
– Маура приходит к тебе в ночь гибели Лео и Дайаны… Ты не могла не подумать, что это как-то связано.
– Я понимала, что это не совпадение, ты прав, – задумчиво кивает Элли.
– И все же ты никому ничего не сказала?
– Я дала слово, Нап.
– Твоя лучшая подруга убита… Как ты могла промолчать?
Элли опускает голову. Я замолкаю на секунду.
– Ты была самая ответственная девочка в школе, – продолжаю я. – Я понимаю, ты должна была держать слово. Это резонно. Но когда ты узнала, что Дайана погибла…
– Не забывай, мы все считали: произошел несчастный случай. А может, какое-то сумасшедшее двойное самоубийство, хотя я в это никогда не верила. Но я не думала, что Маура имеет к этому какое-то отношение.
– Брось, Элли, ты не можешь быть такой наивной. Как ты могла молчать?
Она еще ниже опускает голову. Теперь я понимаю: она что-то скрывает.
– Элли?
– Я сказала…
– Кому?
– В том и проявилась гениальность Мауры, я это понимаю теперь, задним числом. Что я могла кому-то сказать? Я понятия не имела, где она.
– Кому ты сказала?
– Родителям Дайаны.
Я замираю:
– Ты сказала Оги и Одри?!
– Да.
– Оги… – Я думал, меня уже ничем не удивить – и вот на́ тебе. – Он знал, что Маура была у тебя?
Элли кивает, и у меня опять голова идет кругом. Неужели в этом мире никому нельзя верить, Лео? Элли лгала мне. Оги лгал мне. Кто еще? Мама, конечно. Когда сказала, что сейчас вернется.
Неужели и отец тоже лгал?
А ты?
– И что тебе сказал Оги? – спрашиваю я.
– Он меня поблагодарил. А потом сказал, чтобы я держала слово.
Мне необходимо увидеть Оги. Необходимо прийти к нему и узнать, что, черт побери, здесь творится?! Но тут я вспоминаю кое-что еще из слов Элли.
– Ты сказала «до» и «после».
– Что?
– Я спросил, когда ты видела Мауру – до или после смерти Лео и Дайаны. Ты сказала: и до, и после.
Элли кивает.
– Ты мне рассказала о «после». А как насчет «до»?
Она отворачивается.
– Что такое? – спрашиваю я.
– Это та часть, которая тебе не понравится, – говорит Элли.
Глава двадцать вторая
Она стоит на другой стороне улицы против «Армстронга», смотрит на них в окно.
Пятнадцать лет назад, после того как выстрелы нарушили покой ночи, она убежала и пряталась два часа. Когда же набралась мужества выйти из своего укрытия и увидела мужчин в припаркованных машинах, она знала все уже наверняка. Она направилась к автобусной остановке. В какой автобус сесть – не имело значения. Ей нужно было уехать подальше, и только. Все автобусы из Вестбриджа шли либо до Ньюарка, либо до Нью-Йорка. Там она могла найти друзей и помощь. Но время было позднее. В такой час автобусы ходили редко. Хуже того, когда она появилась около вокзала у Карим-сквер, она снова увидела поблизости мужчин в припаркованных машинах. Две следующие ночи она оставалась у Элли. Три дня после этого пряталась в Ливингстоне в мастерской Хью Уорнера, ее преподавателя живописи. Мистер Уорнер был холостяком, носил косичку, и от него всегда пахло марихуаной. Потом она двинулась дальше. У мистера Уорнера был друг в Алфабет-сити. Два дня она провела там. Она постриглась, покрасила волосы – стала блондинкой. Несколько недель она ходила за группами иностранных туристов по Центральному парку и воровала деньги, но, когда ее чуть не поймал коп из Коннектикута, приехавший прогуляться по Нью-Йорку, она поняла, что с этим нужно кончать. Один нищий сказал ей о человеке в Бруклине, который делает фальшивые документы. Она купила себе четыре новых имени. Документы были не идеальны, но этого было достаточно, чтобы устроиться на временную работу. Три следующих года она часто переезжала. В Цинциннати работала официанткой в ресторанчике. В Бирмингеме – кассиршей в небольшом магазине. В Дейтона-Бич она облачилась в бикини и продавала таймшеры
[28], эта работа казалась ей грязнее, чем грабить туристов. Она спала на улицах, в общественных парках, в сетевых мотелях – там всегда было чисто, – в домах чужих людей. Ей было ясно: пока она в движении, она в безопасности. На нее не могли выпустить ориентировку. Она не видела себя на плакатах «Разыскиваются». Ее искали, но ограниченными ресурсами. Общество им не помогало. Она вступала в различные религиозные группы, выказывала напускное почтение любому себялюбцу, выдававшему себя за священника, и таким образом добывала себе крышу над головой, пропитание, защиту. Она танцевала в отдаленных «клубах для джентльменов» – самый странный из эвфемизмов, потому что эти клубы ничуть не походили на клубы, а джентльмены – на джентльменов. Дважды ее грабили, избивали, однажды ночью она попала в такую передрягу – думала, не выберется. Она завязала с этим и двинулась дальше. Стала носить с собой нож. На парковке близ Денвера на нее напали двое мужчин. Она всадила одному из них нож в живот по самую рукоятку. У того полилась кровь изо рта. Она убежала. Возможно, он умер – она так и не узнала. Иногда она заглядывала в местные колледжи, если охрана не свирепствовала, даже посещала лекции. Близ Милуоки она попыталась осесть на какое-то время, даже получить лицензию на работу агентом по продаже недвижимости, но адвокат на последнем этапе заметил какую-то неточность в ее документах. В Далласе она, сидя на виду перед большим окном, готовила налоговые декларации – хотя всего лишь прослушала трехнедельный курс в «Кортъярд Марриотт». Ее наняла бухгалтерская сетевая фирма, которая делала вид, что набирает настоящих бухгалтеров. И тут она впервые – наверное из-за того, что одиночество становилось невыносимо, – по-настоящему подружилась с коллегой по имени Энн Хэннон. Энн была веселой, общительной, и они сняли квартиру на двоих. Они ходили на двойные свидания, бывали в кино, даже в отпуск съездили вместе – в Сан-Антонио. Энн Хэннон была первым человеком, которому она доверяла настолько, что могла рассказать правду о себе, но, конечно, не сделала этого для блага их обеих. Однажды она, подходя к своей витрине, заметила двоих мужчин: они были в костюмах, читали газеты в зале. Там часто кто-то находился. Но эти двое выглядели не как обычные посетители. Она увидела Энн за стеклом. Ее всегда улыбающаяся подруга сидела мрачная. И она опять пустилась в бега. Вот так. С Энн она так и не попрощалась. Тем летом она работала на консервном заводе на Аляске. Потом три месяца продавала экскурсии на круизный лайнер, курсирующий между Скагуэем и Сиэтлом. На пути ей часто попадались добрые мужчины. Но большинство были не такими. Большинство были кем угодно, только не добрыми. Шли годы, два раза она сталкивалась с людьми, которые узнавали в ней Мауру Уэллс, – один раз в Лос-Анджелесе, другой – в Индианаполисе. Теперь, оглядываясь назад, она понимала: это было неизбежно. Если ты проводишь жизнь на улицах и в публичных местах, кто-нибудь тебя непременно узнает. Ничего серьезного не случалось. Она не делала вид, что человек опознался, не объявляла себя другим человеком. У нее были заготовлены истории, обычно включавшие прохождение подготовки к получению научной степени. Как только знакомый уходил, она тут же исчезала. У нее всегда имелся запасной план, она всегда знала, где находится ближайшая стоянка грузовиков, потому что это простейший способ добраться из одного места в другое, если ты выглядишь, как выглядела она. Никакой мужчина не мог ей отказать. Иногда, если она появлялась на стоянке слишком рано, она смотрела, как они едят, разговаривают, чем занимаются, и пыталась решить, какой из водителей наименее агрессивен. Можно было угадать. Случалось и ошибаться. Она не обращалась к водителям-женщинам, даже к тем, которые казались дружелюбными, потому что женщины на дороге научились быть подозрительными и она опасалась, что они могут ее сдать. У нее теперь было несколько париков и разные очки, купленные без рецепта. Этого хватало, чтобы изменить внешность, если кто-нибудь что-то скажет.
