Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
– Ничего себе, – сказала Рогнеда. – Что – ничего себе? – Ты вообще смотришь, что тебе дарят? Это же «Патек Филипп»! – Кто? – Ты что, совсем темный? Ты хоть представляешь себе, сколько они стоят? – Что, – спросил я с ужасом, – неужели больше тысячи? – Да на них комнату в коммуналке можно купить! С ума сойти! Не копия, настоящий «Патек Филипп». Ох, и сертификат есть! – Слушай, – сказал я, – я завтра отвезу их обратно. Отдам ей. Я не знал. Думал, просто сувенир! – И не думай, – деловито сказала Рогнеда, – подарки нельзя возвращать. Завтра в них пойдешь. Пусть все видят. Только надевай прямо сейчас, чтобы слишком новыми не казались. – Слушай, а давай я их тебе подарю. – Обалдел? – сказала Рогнеда. – Это мужские. – Тебе же на что-то домой возвращаться. Как-то дальше жить. Я подумал, что она и вправду уедет, и мне стало странно. И правда, что ли, уедет? И не будет по утрам часами сидеть в ванной? – Не твоя проблема. Слушай, мокасины у тебя есть? Хоть что-то приличное на ноги? В чем ты завтра пойдешь? Носки видел? Там, на веранде, лежат. – Слушай, это вроде не мои. Валькины, может. – Твои, твои, я вчера купила. А то у тебя все с дырками на пятках и черные, черные ни в коем случае нельзя. – А белые? – И белые нельзя. Ты же приличный человек, не бандит какой-нибудь. Колбаски на решетке начали шипеть и плеваться, и она бросилась переворачивать их длинной двузубой вилкой. Где она ее отыскала, понятия не имею. – Рогнеда, – сказал я, – я самозванец. Я лузер. – Уже нет, – сказала она, не отводя взгляда от колбасок, – где ты видел лузера и чтобы он носил «Патек Филипп»? – Нет, погоди. Послушай. Я о тебе плохо думал. Я думал, вы со Сметанкиным сообщники. Что он тебя подослал. – Я знаю, – согласилась Рогнеда. – Так я глинтвейн варю? А ты пока сходи за дядей Леней. – За Леней? Ах да. Погоди, – повторил я, – почему ты мне сразу не сказала? – Что? Что я не собираюсь тебя травить клофелином? И выманивать у тебя квартиру посредством преступного сговора? Я сказала. Но ты не поверил. Эй, твои колбаски сейчас сгорят. Дай лучше вон ту тарелку. Я дал ей тарелку. Жир капал в мангал, и оттуда вдруг повалил едкий густой дым. – Рогнеда, – сказал я, – Люся. Тьфу. Прости идиота. Я так и не знаю, как тебя зовут. Леонид Ильич почему-то сказал, не Люся. Не важно. Выходи за меня замуж. Пожалуйста. – Не смеши, – сказала Рогнеда. – Почему? Ну, я понимаю, я гораздо старше, но ведь это ничего, да? Я буду стараться. Буду зарабатывать. Мы что-нибудь придумаем. – Я сделала для тебя все, что могла, – сказала Рогнеда и застыла с тарелкой в руке; на тарелке дымилась горка картофелин, все, как одна, с пригорелым черноватым боком. – Все, что могла. Больше не проси. Больше нельзя. – Почему? – повторил я. Медовый свет ушел, в клубах дыма от мангала яблони бродили по саду, как привидения. – Нельзя – и все. Теперь ты мне доверяешь? – Да, – сказал я. – И напрасно. Не надо мне доверять. Вообще – ничего не надо. Я сейчас, а то глинтвейн закипит, а ему нельзя. Он горячий уже. – А завтра? Когда все закончится? Может, когда ты увидишься с отцом… Хочешь, я с ним поговорю? Попрошу твоей руки? Хочешь? – Завтра никогда не наступает, – сказала Рогнеда, – ты же знаешь. «Патек Филипп» на запястье тикал тихо и ровно. * * * Я заказал такси и позвонил папе. Спросил, не надо ли за ним с тетей Лизой заехать, но папа сказал, что спасибо, не надо, Сережа пришлет машину. Сбор родственников, оказывается, намечался вовсе не в «Ореанде» и не в «Жемчужине», а в «Палас-отеле», совсем неподалеку от пиццерии, где мы сидели со Сметанкиным. Здоровая такая летающая тарелка из стали и стекла, нахлобученная над обрывом, с видом на море. Когда-нибудь она либо взлетит, либо упадет. По периметру она была опоясана, как это у них, у пришельцев, принято, большими панорамными окнами, и сейчас эти окна светились сами собой на фоне сереющего неба и моря. Наверное, там, за этими окнами, белые скатерти и салфетки, свернутые конусом на белых тарелках. У эспланады две чайки дрались между собой за хлебную корку. Я открыл дверцу и подал Рогнеде руку. Из машин выходили мужчины и женщины, мужчины с одобрением поглядывали на Рогнеду и с завистью – на меня, а женщины – наоборот. Я их понимал. Я не понимал только, как можно ухитряться шикарно выглядеть в таких чудовищных лохмотьях. Да еще с пирсингом в ноздре. Она была как супермодель. Как мечта любого мужчины. Она положила черные лаковые ноготки на сгиб моего черного кашемирового рукава, и мы прошли в холл. Женщины, косясь друг на друга, прихорашивались перед зеркалами, мужчины равнодушно прятали номерки в нагрудные карманы серых и черных пиджаков. В твиде был только я. Богема, что с меня возьмешь. Сметанкинские родственники. Ну-ну. Рогнеда равнодушно подправляла помаду, сидя нога на ногу на кожаном пуфике у ресепшн. Сегодня она выбрала вампирский стиль: белое-белое лицо и ярко-красная помада. Несколько сметанкинских родственников мужского пола завороженно топтались вокруг. Один наступил на ногу собственной жене. Тут входная дверь услужливо раздвинулась сама собой, и в нее торжественно вошел мой папа под руку с тетей Лизой. Темный костюм он последний раз надевал, кажется, на мамины похороны, но галстука этого, шелкового зеленовато-золотого, повязанного аккуратным красивым узлом, я у него никогда не видел. Тетя Лиза, в свежей прическе, бежевом ворсистом пальто, оживленно переваливалась с ноги на ногу, точно утка. Папа взглянул в мою сторону. А я-то не верил в Рогнедину магию – папа аж засветился. Может, это мой новый имидж произвел на него такое впечатление? Папа высвободил руку из-под локтя тети Лизы. У него было такое лицо… Помню, он однажды встречал меня из продленки. А потом за мной выбежала училка и сказала, что нас у нее много, а она одна и с мальчиком, который отказывается обедать за одним столом с товарищами, пускай разбираются родители. Папа сделал шаг мне навстречу. Я тоже сделал шаг ему навстречу. Он раскрыл руки, как для объятия. Пошлейшая, вообще-то, сцена. Сын воссоединяется с отцом на всеобщем воссоединении родственников. |