Книга Легионы просят огня, страница 16 – Шимун Врочек

Жаль.

Киваю девушке и толкаю дверь таверны.

* * *

Народу немного. Мало кто оборачивается в мою сторону.

Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом — свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой поверхности взгляд невольно скользит.

Деревянные столы и лавки — грубые, но добротные, словно их на века делали.

В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. В центре — очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева — лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги.

Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…

Она уже наступила.

Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:

Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим — «дюжину», я бы решил, что это личное послание.

Для меня.

Интересное ощущение. Этот стол мне точно родной. Немало времени я провел, играя в «дюжину» в самых грязных и опасных кабаках Субуры.

Азарт. Особая болезнь.

С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!

Шесть и один.

Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.

А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…

Да, немало времени.

И еще больше — денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…

— Что угодно?

Я поднимаю взгляд.

Хозяин — упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи, минуя шею. Толстые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.

Взгляд его зеленых — надо же! — щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.

— Господин? — говорит хозяин. — Чего желаете?

Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья у него нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.

Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…

Огонь. Пламя. «Смотри, Гай».

Я моргаю. Потом говорю:

— Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.

Достаю монету и бросаю.

Хозяин ловит ее на ладонь. Смотрит рыбьим взглядом. Похоже, теперь я знаю, с кого рисовали вывеску «Счастливой рыбы»…

— Мирца! — вдруг орет он. Я вздрагиваю.

От этого крика всю пыль внутри таверны встряхивает в воздухе и ударяет о стену. Бум.

— Дай ему колбасы!

— Жареной, — напоминаю я.

— Жареной, — повторяет хозяин «Счастливой рыбы», затем смотрит на монету так, словно видит ее впервые:

— Римские?

Проклятье. Отличный ход, Гай. Вместо оккупационных денег — с пометкой VAR, которые чеканят для солдат легионов — я дал хозяину монету с лицом юного Августа. Такая стоит в полтора раза больше.

И стоило, спрашивается, разводить комедию с переодеванием?!

— Да. Сам чеканил, — говорю я. — Веришь?

Хозяин хмыкает. И я, наконец, понимаю, что улыбающуюся свинью на вывеске тоже рисовали с хозяина.

— Мирца! — орет он. Я снова вздрагиваю. Рабыня, которую я встретил на улице, подходит к нам, вытирая руки полотенцем. Красивая.

— Чего? — у нее слегка подсевший, грудной голос.

— Дай господину жареной колбасы, ленивая корова.

* * *

Мирца приносит глиняную тарелку с почерневшей от жара колбасой. Колбаса скворчит. Там, где кожица лопнула, виднеется розовое мясо. Как при ожоге.

Мне едва не становится плохо.

Мирца ставит передо мной чашку с соусом. Резко пахнет уксусом и медом. И чесноком.

— Ешь, солдат, — говорит девушка. И добавляет вполголоса: — И уходи.

Я поднимаю голову, улыбаюсь глазами.

— Скоро уйду.

Когда она поворачивается, я накрываю ее руку своей.

— Подожди.

— Солдат, — произносит она тихо, не поворачивая головы. — Отпусти.

— Мы оба знаем, что я не солдат. Скажи мне кое-что. Пожалуйста.

Мирца выпрямляется.

— Сейчас тебе будет плохо, — предупреждает она.

— Наплевать. Если бы у меня были ожоги — как у твоего хозяина, то…

— То что?

— К кому лучше обратиться? Здесь есть лекарь?

— Солдат, отстань…

— Ты красивая.

Мирца вздыхает. Судорожно, словно я ее ударил.

— Помоги мне, Мирца. Я прошу.

— Ешь свою колбасу, солдат.

— Верно сказано, — мужской голос. Я поднимаю взгляд. Затем — откидываюсь назад, прислоняюсь к стене затылком.

— Правда? — говорю я.

— Правда. Клянусь мужскими частями Юпитера!

В первый момент кажется, что передо мной — близнецы. Оба в грубых коричневых туниках, рослые, квадратные. Я оцениваю чудовищные мышцы правой руки у одного из близнецов. Впечатляет. Гладиатор или атлет? Для атлета он чересчур уродлив. Шрам через бровь и на носу мозолистая прослойка — такая остается от долгого ношения самнитского шлема.

Гладиатор.

Второй — из той же породы, но чуть ниже ростом и еще шире в плечах. Шея толщиной с храмовую колонну.

Сцилла и Харибда, чудовища из «Одиссеи». И теперь мне, как Одиссею, предстоит пройти между ними…

Желательно сохранив при себе как можно больше частей своего тела.

— Брат, — я делаю знак Большой школы, по-особому складывая пальцы. Этому меня научил Фессал, наставник и телохранитель моего младшего брата. У гладиаторов свои тайные общества, куда посторонних не пускают. Но есть и черный ход для таких настырных, как я. — Я пришел с миром, брат.

Близнецы переглядываются. У широкого часть уха отрублена, розовеет шрам.

Первый из близнецов улыбается: