Онлайн книга «Легионы просят огня»
— Легат, — декурион придерживает коня. Тот со злостью грызет удила. — Вот она, та деревня. Я киваю. Спешиваюсь — ноги болят так, что я еле могу идти — и веду коня в поводу. От покосившегося частокола и заброшенных амбаров ложатся на дорогу вытянутые, угловатые, изломанные тени. Вечер. Лучи солнца пробиваются сквозь листву, все залито красноватым светом — словно это вода с растворенной в ней кровью. Негромко стучат копыта. Заброшенная деревня. Место, где люди больше не живут. Владение мертвых. Туман скапливается в низинах. Сквозь прозрачную белесую пелену медленно прорастают стволы сосен. Деревня — это правильный круг, огороженный частоколом. В центре огромный бревенчатый дом. Обычное дело для местных деревень, объясняет декурион. Марк — разведчик, поэтому знает о германцах больше, чем они сами. Мы объезжаем дом по широкой дуге. — Здесь мы их похоронили, — говорит кавалерист. Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня: «Остановись, Гай. Ты еще можешь остановиться». Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза — над общей могилой «мулов» Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение. Красно-желтый слой опавших листьев покрывает землю… Скоро осень. Она уже здесь. Я говорю: — Центурион, вы со мной. Остальные — с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа. Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами. Лошадям в деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с центурионом остаемся одни, я говорю: — Тит. — Да, легат. — Центурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине. Я говорю: — Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела. Он медлит: — Легат? — Что, Тит? Центурион смотрит на меня. Щурится. — Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека… — Верно, центурион. Так и было. — Потом вы оживляли его. — Да, но… — Мне это не очень понравилось. — Я понимаю, — говорю я медленно. Тит Волтумий — единственный, кто знает о моей фигурке. Не считая фокусника и прозрачного атланта. — Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне — не понравилось. Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы — это к несчастью. — Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать? Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз — насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат. — Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше… * * * Но мы это делаем. Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука. — Внутрь, там нас не будет слышно, — говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться. От сладковатой вони мертвечины кружится голова. — Теперь иди, Тит, — говорю я. — Дальше я сам. Центурион медлит. По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца — значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься. Мне проще. Я в богов не верю. — Ступайте, центурион. Это приказ. Он нехотя салютует. Я достаю фигурку Воробья. Металл холоден под пальцами. «Мертвых нельзя вернуть», — вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы. Но иногда — все-таки можно. * * * Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека — после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо. Интересно, сможет ли он вообще говорить? Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать. Слушайте, боги, в которых я не верю! Слушайте, люди, которые не верят в меня! Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь! Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно. Я хочу верить. «Ты многого не знать, римлянин». Но я узнаю. «Вернись», мысленно приказываю я. Вспышка. Знакомая дрожь — словно все волоски на теле разом встали дыбом… Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить… Это чудо. Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось. — Ну же, — говорю я негромко. — Ответь мне, солдат. Долгое мгновение ничего не происходит. Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются… — Кха, кха! Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат! — Кто ты? — говорю я. Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему: — Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты? — Я… я-я… арматура, — это больше похоже на шипение. «Арматура» — опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты «арматуры» — это основа легиона. — Сенат и народ Рима, солдат, — говорю я. — Как тебя зовут? — К-ке… зо О-о… имий. Кезон Опимий. Получилось. Мертвец вернулся. * * * Дом построен из сосновых бревен — если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак. |