Онлайн книга «Мечты темнокожей девочки»
|
она в изумлении, как и мама, а остальные зрители начинают хлопать. Может быть, думаю я, что-то особенное спрятано и в каждом из нас. Маленький дар, которым наградила нас природа и который ждет своего часа. Брат машет руками, зовя домой своего ослика. На лице у него улыбка, музыка играет все громче, а он распевает: Тингалайо… В зале темно, только Хоуп на сцене стоит в свете прожектора, даже не верится, что у него такой волшебный голос. Легче поверить, что ослик услышит его и прибежит сейчас прямо на сцену. Папочка в это лето Еще одно лето в Гринвилле. Роман выздоровел, и теперь уже он качается на качелях на заднем дворе как сумасшедший. Перед этим летом Папочка залил цементом основание. Роман и не знает, что бывали шаткие времена, – прямо сейчас его синие кеды болтаются где-то в облаках, его крики и смех, как сквозняк, разносятся через входную дверь по всему дому. Теперь бабушка шикает на него. Папочка отдыхает в спальне, укрывшись до подбородка, его худое тело стало таким маленьким, гораздо меньше, чем я помню. – Просто устал немного, – говорит Папочка, когда я на цыпочках захожу к нему с тарелкой куриного супа, сажусь на краешек кровати и стараюсь покормить его с ложечки. Он с трудом садится, делает лишь несколько глотков и больше не хочет: – Слишком устал, — и закрывает глаза. Со двора слышен смех Романа, визг качелей. Наверное, рядом стоит Хоуп и раскачивает их. Или Делл. Да уж, им сейчас лучше побыть во дворе. – У него в комнате такой жуткий запах, – говорит сестра. Но я чувствую только запах примочки, которой я натираю дедушке руки. Когда мы остаемся вдвоем, он шепчет: – Ты моя любимица, – улыбается и подмигивает мне. – И все у тебя будет хорошо, так и знай. Кашель разрывает ему грудь, дедушка закрывает глаза, с трудом вдыхая и выдыхая. Почти целые дни я сижу рядом с дедушкой, держу его за руку, пока он спит, взбиваю подушки и рассказываю ему истории о моих друзьях в Нью-Йорке. Иногда он просит сказать что-нибудь по-испански, и я говорю так свободно и легко, будто это мой родной язык. Иногда дедушка просит: – Спой мне что-нибудь хорошее. И когда я напеваю, у меня вдруг появляются и слух, и голос, я попадаю и в ноты, и в такт. Дедушка говорит, я пою прекрасно. Он говорит, что не слышал ничего лучше. Все знают, что можно, но… Хотя законы теперь другие, бабушка все еще ведет нас в конец автобуса, когда в дождливый день мы отправляемся в центр города. – Уж лучше так, чем сидеть рядом с белыми. Смотрят на тебя, как на грязь под ногами, – говорит она. Но мы не грязь. Мы платим за проезд столько же, сколько все остальные. Когда я напоминаю об этом бабушке, она качает головой: – Зачем высовываться, лучше сидеть на своем месте. Я замечаю, что одни темнокожие направляются прямиком в конец автобуса, а другие садятся впереди – и пусть кто-нибудь попробует сдвинуть их с места. Я знаю, что хочу быть как они. Не бояться, как одни, а быть такой же храброй, как другие. В центре бабушка ведет меня за руку мимо кафе, хотя сейчас там обязаны посадить нас за любой столик, какой только пожелаем. – Незачем лезть на рожон, – приговаривает она. – Вы все вернетесь в Нью-Йорк, а мне здесь жить. Мы быстро проходим мимо магазина «Вулворт», даже не взглянув на витрину, потому что как-то бабушка зашла туда, и ей пришлось ждать очень долго – продавцы ее просто не замечали. – Будто меня там не было. Я так ясно вижу эту картину: бабушка в нарядной одежде, в изящной шляпке с приколотым к ней цветком, руки в перчатках сжимают лакированную сумочку, долго и терпеливо ждет своей очереди. Конец лета Лето кончается так быстро, и вот мы уже целуем на прощание бабушку и дедушку, а дядя Роберт ждет нас, чтобы увезти домой. Мы обнимаем дедушку и чувствуем, как он изменился, просто кожа да кости. Но сейчас он поднялся с кровати и сидит у окна, накинув одеяло на худые плечи. – Скоро снова займусь садом, – говорит дедушка. – Но больше всего мне хочется лежать целыми днями и ничего не делать. Прощаясь, мы машем и машем из такси, которое медленно отъезжает по дорожке. Все меньше становится бабушка с поднятой рукой, и дедушка у окна вскоре исчезает из виду. Фар-Рокавей Роберт заскакивает к нам всего на минутку, мама успевает лишь поблагодарить его за то, что купил билеты и привез нас домой. Он лихо разворачивается и наставляет на нас указательные пальцы: – А с вами увидимся позже! Мы просим, чтобы навестил нас поскорее, напоминаем ему все его обещания съездить на Кони-Айленд, в парк развлечений «Палисейдс», купить куклу Крисси, у которой растут волосы, машинку фирмы «Тонка», книжку «Путешествия Гулливера», конфет. Он говорит, что не забудет, и спрашивает: «Разве я не человек слова?» — и все кивают, кроме мамы. Трудно не заметить, как взметнулись ее брови, какой взгляд она бросила в сторону своего младшего брата, как поджала губы. Однажды посреди ночи в нашу дверь постучали двое полицейских, они искали Роберта Леона Ирби. Но дяди в тот раз у нас не было. Поэтому мама вздыхает и говорит: – Будь осторожен! Просит: – Ради бога, Роберт, не попади в какую-нибудь историю. Он обнимает ее, обещает, что не попадет, а потом исчезает. Другой воздух Я возвращаюсь в Бруклин и не застаю Марию дома. Она гостит где-то на севере штата в одной семье, у которой, по словам ее мамы, есть бассейн. А потом ее мама ставит передо мной тарелку и говорит, что прекрасно знает, как я люблю ее курицу с рисом. Мария наконец возвращается. Она загорела, на ней новый костюмчик с шортами. Ее не узнать. – Я жила у белых, – рассказывает она. – У богатых белых. Там, на Севере, даже воздух другой. Даже не знаю, |