Книга Огни Хафельберга, страница 229 – Софья Ролдугина

Как я должен уезжать? А убийца Рут — пирокинетик. — Хочешь, оставайся здесь. Один. Температура голоса Шелтона, наконец, сравнялась с температурой его мысленного океана. — Честно признаться, я уже устал от твоих капризов. Что же до пирокинетика и его жертв? Думаю, призраки не станут преследовать тебя в другом городе. — Это мне не подходит, — зло отрезал Марцель.

Твои проблемы. — Я должен остаться и найти пирокинетика. — Ты никому ничего не должен, — произнес Шелтон с нажимом, и глаза у него странно блестели. — Шуванг, от твоих пятнадцати минут осталось чуть больше десяти. Оранжевый свет лампы был жёстким и безжалостным, как тот огонь, что пожрал Рут, и Даниэлу, и ту девочку с плеером около школы.

Марцель встал с кровати и попятился к двери. — Мне нужно подумать. — Шуванг, стой. Шилтон поднялся и шагнул к нему, вытянув руку. Инстинкты шептали — сейчас, сейчас он дотронется до тебя, и все, пиши, пропало, усыпит и вывезет, как лишний чемодан. — Не делай глупостей, о которых будешь потом сожалеть. Я, — Марцель облизнул губы, чувствуя горьковатый привкус пепла.

— Извини. И ударил телепатически, дезориентируя на пару минут. Пришел в себя он уже на улице, за полквартала от дома Вальцев. Дождь прекратился совершенно, но стало будто бы еще темнее. Вдали, по краю неба, стелились редкие молнии. — Твою мать! — тихо и отчетливо произнес Марцель, безвольной биомассой оседая на землю. — Что я сделал-то?

Уезжать из города было нельзя. Марцель просто не мог, как будто пепел, оставшийся от труд, осел в легких и намертво привязал к этой земле. Струсишь, сбежишь, и в другом месте не сможешь дышать. — Но и отпустить Шелтона? Он ведь уедет, навсегда уедет, не станет ждать. Марцель чувствовал себя отвратительно слабым, но никак не мог решить. Последние отмеренные минуты свободы таяли слишком быстро.

Дайте мне знак, ну кто-нибудь, пожалуйста. Я же не могу, разорвусь, лопну. Он так ждал чуда, что даже не особенно удивился, когда поднял глаза и увидел в темноте едва-едва светящийся силуэт. Один, а рядом еще и еще… Их было девятнадцать, стоящих тесным кругом женщин в старомодных платьях и узких джинсах, совсем еще юных и старух, красивых, улыбчивых, милосердных.

Никакой пугающей тишины не осталось и в помине. Наоборот, ночь полнилась гулкими шепотами, болью и печалью. Марцель длинно выдохнул и, как вомут, шагнул. — Не исчезайте, пожалуйста. Я хочу вас выслушать. Теперь, наверное, я готов. И тогда первая из них, та, что стояла ближе, вспыхнула ярче и шагнула вперед.

Наслепительно рыжая, зеленоглазая, такая живая, руд, чьи глаза прощали заранее любую вину и ничего не требовали. И Марцель вытянулся ей навстречу. Одна напряженная струна, от позвоночника до кончиков пальцев, также безоговорочно готовый принять любое зло. Поток дымного пламени хлынул со всех сторон.

Он обнимал Марцеля, с каждым болезненным вздохом проникал глубже в грудь, в кровь, в сами кости, облизывал скулы и веки, бился в разуме беспросветной тоской, от которой хотелось выть, но горло сводило и каменели мышцы и… Когда все закончилось, Марцель чувствовал себя переполненным кувшином, в котором плескался густой черный яд. А вокруг таким же ровным кружком, как призраки, сидели кошки, едва различимые гибкие тени во мраке, красноватые отцветы глаз и утробное мурлыканье.