Онлайн книга «Пока есть просекко, есть надежда»
|
– Потому что, если ты сам производишь просекко, а перед «большим прыжком» пьешь шампанское, это значит, что ты поступаешь так кому-то назло. Это как кому-то кукиш выставить. Секондо с сомнением посмотрел на Стуки. – Вы ничего не знаете о винах и шампанском, – заключил бармен. – Вы не в состоянии понять причин контраста, всех агрономических тонкостей, коварства смешивания сортов и алхимию опытного винодела. – Кое-что я знаю, – попытался постоять за себя инспектор. – И что же? Происхождение «просекко»? Я уверен, вы один из тех, которые что-то слышали о хорватском сладком десертном вине прошек и взывают к анализам ДНК, чтобы доказать, что сорт винограда «Бели Теран» из Хорватии идентичен нашему «просекко». Вы ничуть не лучше тех надутых пузырей, которые ратуют за чистоту сорта. А чтобы производить просекко, нужно не бояться экспериментов и подмешивать «шар-доне» и «вердизо» в жаркие годы и «бьянкетта тревиджана»[21]в более холодные. Секондо все никак не мог успокоиться. Он покраснел, вены у него на лбу вздулись. – Я сторонник теории об автохтонном происхождении «просекко»: здесь, среди этих холмов. То, что действительно имеет значение, – это мудрость и мастерство виноградарей, состав почвы, свет, угол падения солнечных лучей, размер дождевых капель, магия рассветов и закатов, которые в этих местах ни с чем не сравнимы. – Секондо, просветите меня. Но кратко. Бармен в отчаянии развел руками и направился в кладовку. Через несколько минут он вернулся с несколькими довольно потрепанными книжками. – Вот, читайте всю ночь, а завтра утром мы поговорим. Я молча скребу могильную плиту Бепи Мионетто, потому что есть риск, что если он меня услышит, то достанет свою двустволку. Потому что ты, Бепи, был самым заядлым охотником в городе. Ты держал речь перед собаками, как народный трибун. С фонарем внутри собачьей конуры до полуночи, а назавтра – подъем до рассвета. Конечно же, ты врал, когда говорил, что не давил на собак. Что ты им только показывал карту местности, и вы вместе вырабатывали стратегию охоты, потому что были командой. Как бы не так! Когда ты спускал собак, они за четверть часа оббегали половину Венето[22], так ты их замотивировал. Кому зайца? Нам! Кому фазана? Нам! Ты всегда был одиночкой, как мужчина и как охотник. Ты был братом своих собак, если так можно сказать. Или сукиным сыном, как тебя называли в городе. Потому что тот фазан, которого ты нафаршировал дробью, был на самом деле чьей-то цесаркой. А утки, которыми ты хвастался в таверне, были похожи на тех, которые плавали в пруду у дома семьи Бизаро, гораздо больше, чем на диких уток. Конечно, ты объяснял это тем, что утки все одинаковые и документов или паспортов у них нет. Просто у тебя была мания: прищурить один глаз, а вторым смотреть на мир через прицел ружья. Страсть, которая с годами только ухудшилась. Нельзя было уже и слова сказать, сидя в таверне, как – пим, пум, патапум! – ты тут же начинал стрелять в воздух. И так каждый раз. Ты был влюблен в свою двустволку. Окруженная искренней любовью, начищенная до блеска, она висела на стене твоей спальни. Действеннее святого Антония, всегда готова к борьбе против демонов, воров и налогов. Их всех, кто знает почему, ты считал партнерами по бизнесу. Старость тебя сильно подвела. Как-то осенним утром ты наставил свою двустволку на шубу жены мэра, говоря, что в наши горы наконец-то вернулся медведь. В другой раз ты выпустил несколько патронов в немецкого дога директора банка, убежденный, что «зеленые» выпустили в городе диких кабанов. У тебя, как и у всех стариков, испортилось зрение. Но еще остались дробь и патроны. Твоя последняя большая охота была на падающие листья конского каштана во время осеннего листопада. Ты упрямо твердил, что в город никогда не прилетало столько дроздов и что в этот раз их очень легко отстреливать. Горсть дроби выбила окно в доме священника, который в ярости примчался к тебе с последним причастием и изъял у тебя оружие. |