Книга Дохлый таксидермист, страница 47 – Мария Самтенко

— Так, Женя, постойте, — улыбнулся Миша. — Давайте по порядку…

— Как скажете! Где вы живете? — спросил Петров с присущей ему нетерпеливой настойчивостью.

— О, я…

Миша хотел рассказать про своих новых друзей, только сначала перевел взгляд на почту — посмотреть, не идет ли дядька Тохир — и слова застыли у него в горле.

Там, у двери, стоял Иля.

Несчастный Иля! Его никак не должно было быть в Ташкенте. Он умер, не дожив до сорока — сгорел от туберкулеза — и тело его лежало на Новодевичьем, накрытое серой гранитной плитой. Уж в этом-то Миша был абсолютно уверен.

А то, что стояло в тени Главпочтамта, и щурило глаза под стеклами пенсне, быть его братом никак не могло.

Когда Иля примерещился Мише в прошлый раз, тот приходил в себя сутки и в результате решил, что столкнулся с галлюцинацией от жары. Теперь же галлюцинация вернулась в другой ипостаси: коричневые брюки запылились, рукава светлой рубашки были закатаны до локтя, жесткие непослушные волосы растрепались, лицо покрылось пятнами неровного загара, с обгоревшего на солнце носа слезали светлые паутинки кожи, а в глазах, безумно знакомых глазах родного человека, читались тревога и беспокойство.

Но Миша не ждал от такой перемены ничего хорошего.

Он ущипнул себя за руку, но галлюцинация не исчезла. Тогда он повернулся к Петрову, чтобы спросить, видит ли он то же самое.

И задохнулся от ужаса.

Потому, что Петров улыбался.

Да, он тоже смотрел туда, где стоял этот призрак, фантом или упырь, и улыбался ему так светло и радостно, что у Миши защемило сердце.

Улыбался так, словно тот, кто стоял там, в тени, был живым.

И не было пяти лет разлуки, и похорон тоже не было — и нет, Иля не умирал на руках у родных, его жена не плакала над гробом, дочь не осталась сиротой, а друг, лучший друг и соавтор, не писал «а теперь я почти схожу с ума от духовного одиночества».

А потом Петров повернулся к Мише, и улыбка стекла с его губ:

— Так, Миша, — он вытянул руки. — Вы успокойтесь.

— Вы тоже видите… это? — пробормотал Миша, уворачиваясь от цепких пальцев Петрова.

— Иля живой, — настойчиво сказал Женя. — Все в порядке. Живой. Это правда.

То, что казалось его покойным братом, тоже попыталось что-то сказать, но Миша замотал головой, и оно замолчало, бессильно опустив руки.

Но Петрова нельзя было заткнуть так легко — он продолжал говорить. Говорить о том, что Иля тут, и он умер, но теперь он живой, а, значит, все будет хорошо.

Он был так уверен в своих словах, бедный. И, кажется, был готов поверить во что угодно — лишь бы заполнить пустоту в душе и не быть одиноким.

И с каждым его словом погибший брат Иля подходил все ближе и ближе.

— Не подходи! — закричал Миша, отталкивая Петрова.

Тот споткнулся и едва не упал; проклятый упырь отвлекся на него на секунду, но потом снова перевел взгляд на Мишу.

— Успокойся, придурок, — заговорило чудовище голосом Или. — Все хорошо. Подойди сюда.

Оно протянуло одну руку, и нервно взъерошило волосы второй — так делал покойный Иля в минуты душевного волнения. Миша шарахнулся в сторону, и чудовище совсем по-ильфовски закатило глаза.

Смотреть на это было невыносимо.

Миша попятился, спотыкаясь, и нащупал в кармане штанов огрызок карандаша:

— Не подходи! — Миша зажал карандаш в кулаке, намериваясь отбиваться до последнего. — Тебе не достать меня!