Книга Дохлый таксидермист, страница 99 – Мария Самтенко

Он с трудом удержался от того, чтобы не добавить «собачье дело», а еще лучше, вскочить и уйти прямо сейчас, и пусть Приблудный разбирается со своим Учителем как хочет.

Подобные претензии раздражали его еще с прошлой жизни. Казалось бы, кому какое дело, но нет — каждый год находилось не меньше двух-трех товарищей, желающих узнать, почему они с соавтором друг с другом на «вы»! Даже когда Ильф уже умер! Хотя там, казалось бы, уже было без вариантов, и любопытствующие идиоты должны были это понимать.

Ильф ткнул его ногой под столом, призывая держать себя в руках, и сказал:

— Поверьте, я был бы не против, чтобы Евгений Петрович обращался ко мне «ваше величество», но он почему-то отказывается.

Распутин хрюкнул, изображая смешок (взгляд у него остался острым — почти таким же острым, как и у Ильфа), запустил пальцы в бороду и без какой-то прелюдии заявил:

— 25 августа 1937 года я вытащил Ивана Приблудного из Невы. Он сказал, что хочет утопиться, и прыгнул обратно. Я снова прыгнул за ним, вытащил из реки, сказал, что Господу это не угодно, и дал по зубам. Ему было некуда идти, и я взял его к себе.

Женя молчал, опасаясь как-нибудь реагировать, чтобы рассказ Распутина не превратился в очередное театральное представление.

— Ваня был не в себе. Ему нужно было выговориться. Он рассказал, что Сережа Есенин, самый близкий ему человек, упрекал его в том, что он не пришел на похороны. Что у него, Есенина, не было ни единого человека, который любил его по-настоящему. А если бы были, он бы не покончил с собой. Вы, двое, вы же можете это понять?

Глаза Распутина пылали внутренним огнем. Он ждал ответа.

— Мы понимаем, — твердо сказал Ильф.

Евгений Петрович в очередной раз порадовался, что у него есть соавтор, потому, что сам он приличных слов не находил.

— Вы понимаете, что он обвинил Ваню в своей смерти? Эта рана так и не зажила. Я не мог его оставить, взял с собой в Москву, стал его духовным наставником. Знаете, Ваня стал доверять мне по-настоящему не так давно. Я надеялся, что он сблизится с вами, Илья. Вы мне понравились. Я настоял, чтобы он полетел с вами в Ташкент. Там появились вы, Женя, и Ванюша с вами сошелся. Тогда я решил попробовать. Я хотел, чтобы он вытащил вас из петли. Своими руками. Это могло исцелить его.

— А если бы Женя?.. — взгляд Ильфа был более чем красноречив.

Распутин не стал отводить глаза — он их, наоборот, вытаращил, а брови нахмурил:

— Я знал, что все обойдется. А если нет, грех лег бы на меня. Не на него, — он посмотрел на Ильфа так, словно мог прочитать его мысли. — Я знаю, о чем вы думаете, Илья. О том, что я мог бы сам…

Евгений Петрович не стал это дослушивать. По правде говоря, он тоже мог прочитать мысль своего соавтора — сейчас тут особой науки не требовалось. Ильф был настолько взбешен, что на щеках у него проступили пятна, как от туберкулезного румянца.

— Этот вопрос снимается, — твердо сказал Петров. — У меня нет к вам претензий.

Петров намеренно сказал «у меня», потому, что у Ильфа претензии явно имелись. Соавтор медленно выдохнул, поднял глаза к потолку, словно не мог это больше выдерживать, потом перевел на Женю холодный неприязненный взгляд и негромко спросил:

— Вы что, уверены? — это прозвучало почти как «вы что, рехнулись?».

— Уверен. Все, Ильюша, вопрос закрыт.