Книга О клинках и крыльях, страница 2 – Элиза Рейн

— Меня послали заранее, с предложением.

Я делаю еще шаг к нему, осколки разбитой вазы хрустят у меня под ногами. Сколл тяжело дышит рядом со мной.

Взгляд мальчика мечется по углам, и запах его страха проходит через моего волка, подпитывая меня.

— Объяснись, мальчик. Иначе будешь гореть всю ночь. А это слишком долго для такой короткой жизни, как твоя.

ГЛАВА 2

МАДДИ

Обычно я почти ничего не чувствую перед обмороками. Немного мутит в животе, чуть-чуть кружится голова, а потом — только темнота.

Раздражает то, что мне всегда хватает времени подумать, очнусь ли я на этот раз.

Эти мысли вызывают настоящий страх, заставляют сердце дрожать перед тем, как я теряю сознание. Я знаю, что обморок не будет долгим, и что я не пострадаю, падая, потому что рядом моя сестра.

Но мне еще в детстве сказали, что когда-нибудь я не смогу очнуться. Любой обморок может стать для меня последним. Никто не знает, что не так с моим мозгом или магией. Все, что пока известно — это то, что в конце концов это меня убьет.

Мои родители перестали консультироваться с целителями много лет назад, когда узнали о неожиданном, но полезном побочном эффекте неправильной работы моего мозга. Но моя сестра не смирилась. Я знала, что она никогда не сдастся.

— О, помоги мне Один¹, не в этот раз, — слышу я ее шепот, когда прихожу в себя.

Мысленно я отмечаю этот раз в своем списке. Шестьсот пятьдесят три. Я пережила еще один обморок.

Реальность искривляется, когда я открываю глаза, и разум пытается увести меня из комнаты и от сестры обратно в убежище, существующее только в моей голове.

Усилием воли я цепляюсь за пространство холодно-голубой комнаты, в которой живу вместе с Фрейдис. Хотя мне и приходится сглатывать от приступа тошноты, я заставляю себя улыбнуться.

— Хотя бы в этот раз я уже лежала, — бормочу я, проводя нетвердой рукой по меховому покрывалу на кровати.

Фрейдис прижимает руки ко рту и смотрит на меня сверху вниз.

— Сидела, Мадди. Ты сидела. И падая, ты уронила половину вещей с тумбочки, — она показывает на пузырьки духов, блестящие украшения и коробочки прессованной пудры, валяющиеся на пушистом ковре из лисьего меха у нее под ногами.

— Ой, дерьмо.

Сестра закатывает глаза, когда я ругаюсь — видимо, это неподобающе для принцессы, а потом я сажусь. Фрейдис прижимает руку ко лбу, и ее строгое лицо искажается от боли. Я неловко встаю на ноги и тянусь к ней, но она отмахивается.

— Я в порядке. Давай, нам нужно скоро быть на балу, и я должна заново накрасить тебя тенями. Садись.

— Прости, — шепчу я и сажусь, как было велено. Я сожалею о том, что разбросала ее красивые штучки, но это я делаю регулярно. Я прошу прощения не за это. Ее веки вздрагивают, когда боль уходит, и вот за это я себя ненавижу.

— Не вини себя, — она собирает пудру и краски, садится рядом со мной на кровать и аккуратно поворачивает мое лицо к себе. — Ты ни в чем не виновата.

— Как ты… — я пытаюсь задать вопрос, но живот сводит от грусти, и я вынужденно замолкаю. Я прикладываю все усилия, чтобы скрыть волну эмоций, пробегающих по лицу, но получается только неловкий кашель и кривая улыбка. — Как ты думаешь, у тебя по-прежнему будет болеть голова во время моих обмороков, когда мы больше не будем жить при одном Дворе?

Фрейдис смотрит на меня таким же грустным, понимающим взглядом.