Книга Измена. Ты не защитил меня, страница 14 – Энди Дорн

Но вместо этого я вижу в его глазах то, что боюсь увидеть.

Боль. Такую же, как у меня. Потерю. Горе. И что-то еще, что-то, что заставляет меня похолодеть. Вину. Он чувствует себя виноватым.

— Ребенок? — шепчу я, и слово дается с таким трудом, словно оно весит тонну.

Максим отводит взгляд.

Он смотрит в окно, на белую стену, на свои руки — куда угодно, только не на меня. Челюсть у него напряжена, скулы выступают резко. Он сглатывает, и я вижу, как дергается его кадык.

Молчание растягивается. Секунда. Две. Пять. Десять.

Это молчание длится вечность. В нем есть ответ на мой вопрос, но я не хочу его принимать. Не могу поверить. Это неправда. Этого не может быть.

Звуки больницы кажутся оглушительными в этой тишине. Попискивание аппаратов, шаги в коридоре, чей-то далекий кашель, скрип тележки. Все это врывается в нашу палату, разрушает интимность момента, делает его еще более болезненным.

— Максим, — говорю я громче, и в голосе появляются нотки истерики. — Скажи мне про ребенка.

Он все еще не смотрит на меня. Его пальцы крепче сжимают мою руку, но это не приносит утешения. Наоборот, в этом сжатии я чувствую его отчаяние.

И в этот момент дверь палаты открывается.

Входит врач — мужчина лет пятидесяти, в белом халате. У него усталое лицо, добрые, но грустные глаза за очками в тонкой оправе. В руках у него папка с какими-то документами, наверное, результаты анализов.

Он останавливается у моей кровати, и я вижу, как он переводит взгляд с меня на Максима и обратно. В его глазах сочувствие, та особенная мягкость, которая бывает у врачей, когда им приходится сообщать плохие новости.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он, и голос у него теплый, участливый.

— Скажите мне про ребенка, — говорю я, не отвечая на его вопрос. — Пожалуйста. Я должна знать.

Врач тяжело вздыхает. Он открывает папку, смотрит на результаты анализов, потом закрывает ее и садится на край кровати. Этот жест — такой простой, человечный — говорит мне больше, чем любые слова.

— Мне очень жаль, — говорит он тихо.

Эти четыре слова падают в тишину палаты как камни в воду. Они создают круги, которые расходятся все шире и шире, захватывая мою душу, мое сердце, всю мою жизнь.

Мне очень жаль.

Мир рушится.

Он не взрывается, не исчезает в одночасье. Он медленно, методично разваливается на части, как карточный домик, который кто-то осторожно толкнул. Сначала рушится одна стена — надежда. Потом другая — вера в то, что все будет хорошо. Потом крыша — мечты о будущем. И наконец, основание — смысл всего происходящего.

Мой малыш. Наш сын, которого я уже успела полюбить всем сердцем. Его больше не существует.

Четыре месяца я носила его под сердцем. Четыре месяца разговаривала с ним по вечерам, рассказывала, какой прекрасный мир его ждет. Как папа будет учить его кататься на велосипеде, как мама будет читать на ночь сказки. Как мы втроем будем гулять в парке, ездить к бабушке и дедушке, праздновать дни рождения.

Я уже видела его в своих мечтах. Маленький, с глазами Максима и моими светлыми волосиками. Я представляла, как он будет смеяться, как потянет ко мне ручки, как произнесет первое слово — «мама».

Мы уже выбрали имя. Артем. «Невредимый, здоровый» — значение этого имени казалось мне хорошим знаком. Мы купили кроватку, коляску, первые распашонки. В детской висели обои с мишками, стоял комод с пеленальным столиком.