Книга Чао, Иринчик, чао!, страница 22 – Ирина Коджо

Дюро рассказал, что война во время распада Югославии прошла по его родным местам, а в стенах сельского дома его родителей остались следы от пуль. Говорил серб об этом возбужденно, но вместе тем просто и естественно. С помощью жестов изобразив, что держит в руках ружье и стреляет, он прищурился и сказал:

– Я тоже пиф-паф. Пуцати^[29].

– Война это страшно. Хорошо, что жив остался, – отозвалась я.

– Да, да, хорошо, – бодро подмигнул серб.

– А родители твои живы? – спросила я.

– Мама умерла у июлу. Сорк дан било.^[30]Упокой, Господи, – ответил Дюро и, видимо, для того, чтобы я лучше поняла, сложил руки на груди и поднял глаза к небу.

– А отец?

– Давно умер. Добар мушкарец был. И майка добра жена.

«Какие забавные слова в сербском языке! „Мужчина“ – это „мушкарец“, звучит почти как „мушкетор“. А „мать“ они называют „майка“. Странно!» – отметила я мысленно, отчасти догадываясь, отчасти вспоминая свои скромные знания сербского.

– А твои родители живы? – теперь Дюро задал мне тот же вопрос.

– Да. Они в Москве живут, но отдельно от меня. А ты с родителями жил?

– Не всегда. Они на селе увек жили, а я има стан, квартиру у граду. Тамо близу.^[31]

– А твои братья, сестры где?

– Одна сестра у Београду, и брат тама. Друга сестра у Австрии. Старший брат живи у Словении. Еще брат у граду Боснии и Герцеговине. И брат у Москви.^[32]

– Твой брат в Москве? – удивилась я.

– Брат учил богословие у Москви, много зна о религии. Он за мене как духовник.^[33]

– Он священник?

– Не. Он ради^[34]на фирме, стройка. Но если хочет, то может быть священником. Он женился у Москви. Жена – русская, – пояснил Дюро.

«Однако мы даже ближе, чем я могла предположить, – отметила я. – Брат в Москве! Становится все увлекательней и интересней».

– А ты был в Москве? – поинтересовалась я.

– Не. Хотел, тамо были соревнования, маратон. Но не мог, проблема с ногами.

– Но, может быть, приедешь? Увидимся?

– Можно, можно, – заулыбался мой друг. – Лучше на море. Июнь.

– О! В июне хорошо на море. Но июнь не скоро, это очень долго.

– Да, – согласился серб и, немного подумав, добавил:

– Можно раньше. А како ти желиш?^[35]

– Наверное, можно раньше. Что-нибудь придумаем? – подмигнула я, невольно задумавшись над тем, что будет дальше и нужны ли нам еще встречи.

– Да, помислимо^[36], – повеселев, ответил Дюро.

Но нам не всегда удавалось понимать друг друга. Иногда серб начинал что-то увлеченно рассказывать, эмоционально размахивая руками, а затем, заглядывая мне в глаза, спрашивал: «Ты понимаешь?» В ответ я пожимала плечами, улыбалась и честно, говорила: «Не-а». То же самое происходило и в обратном направлении. Когда я пыталась простыми словами и жестами что-то объяснить моему другу, он согласно кивал головой: «Да, да», но когда я уточняла: «Ты понял?», он только смеялся и отрицательно мотал головой.

В середине дня после моих процедур в лечебном корпусе «Института Игало» Дюро снова оказался в «пентхаусе», как мы в шутку называли мои апартаменты на последнем этаже. Его ласки стали более спокойными и чувственными, он немного снизил свой напор и уже никуда не торопился. Мы все больше узнавали друг друга, постепенно привыкая быть вместе и исследуя наши тела, желания, ощущения. Первая неловкость прошла, а теплота и удовольствие от близости только увеличивались.