Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 27 – Мила Дуглас

Шум моря внезапно оглушил. Плеск волн, крики чаек – все слилось в белый шум, заглушая собственное сердцебиение. Я стояла одна. Мокрая, дрожащая, с пальцем, все еще помнящим удар о его мокрую грудь, и с ледяной пустотой внутри, куда больнее, чем любая паника в воде. Я перешла черту. И он тоже. И теперь между нами бурлило не просто море, а целый океан, взбудораженный словами и его уходом.

– Я опасен.

Эти слова висели в соленом воздухе, как предупреждение буйка на штормовой волне. И самое страшное было то, что в тот момент, когда он это сказал, глядя на меня таким взглядом посреди этой безбрежной синевы, я ему поверила. Море, которому я только что пыталась довериться, вдруг показалось куда менее страшным, чем Этьен, чем та бездна ярости и боли, что мелькнула в его глазах. А доверие, хрупкое, как морская пена после фейерверков, джаза и поездки в Перпиньян, разбилось вдребезги о скалы его слов.

– Ты не понимаешь! Никогда не поймешь! – его крик, вырвавшийся из обычно сдержанного бархата голоса, все еще звенел в ушах острыми осколками.

Я отшатнулась не от громко брошенных слов, а от этой внезапной, чуждой ярости, направленной на меня. На меня. Она обнажила что-то дикое, глубоко раненое, спрятанное за каменными стенами его молчания.

Прислонившись к прохладной стене у подножия лестницы, я пыталась поймать дыхание. Сердце колотилось, как пойманная птица. Слезы дрожали в глазах. Зачем? Карусель этого вопроса кружилась в голове. Зачем мы так рвем друг друга? Зачем его прошлое – неприступная крепость, а мое присутствие кажется осадой?

Ветер, капризный и соленый, ворвался через приоткрытую боковую дверь в стене под лестницей – дверцу, которую я всегда считала наглухо закрытой в его половине. Ржавые петли скрипнули жалобно. Струя воздуха, несущая запах моря и водорослей, ударила в лицо, а под ней – что-то еще. Спертое, сладковато-горькое, знакомое до мурашек… и новое, резкое, пахнущее гарью.

Любопытство, придавленное обидой, вспыхнуло с новой силой. Что там? Почему Этьен держит это под замком? И почему этот запах… Он пробивался сквозь свежесть, настойчиво и зловеще.

Дрожащими пальцами я нащупала холодную железную скобу. Дверь поддалась со скрежетом, открыв узкую, забитую пылью нишу. В полумраке стоял старый деревянный ящик, потрепанный временем и сыростью. Запах ударил с новой силой – пыль веков, соль, сырость… и оно. Это сладковато-тлетворное амбре, смешанное теперь с едким отзвуком дыма. Горло сжалось.

Сердце замерло. Я опустилась на колени. Крышка ящика была лишь претворена. Подняв ее, я подняла и облако пыли, закашлявшись. И нахлынуло.

Не пыль. Антисептик. Хлорка. И под ними – густой, липкий запах увядания. Больницы. Мама. Ее тонкая, прозрачная кожа пахла лекарствами и тихой смертью. Я держала ее руку, пытаясь запомнить тепло, пока оно еще было. А этот запах… он пропитывал все. Он был концом.

Я зажмурилась, закрываясь от призрака. Открыла глаза. Пыль оседала, открывая содержимое ящика.

Фотографии. Пожелтевшие. Верхняя приковала взгляд. Красивая темноволосая женщина крепко, почти отчаянно обнимала маленького мальчика лет десяти. У него были карие кудри и озорной, беззаботный взгляд. Он смеялся, уткнувшись лицом в ее шею. А Этьен, подросток лет пятнадцати, стоял чуть поодаль. Он не смотрел в кадр. Его взгляд был устремлен куда-то вбок, вдаль, плечи слегка ссутуленные. Он не улыбался. На его лице – не детская серьезность, а какая-то отстраненность, словно он уже был незримой стеной отделен от этого счастливого дуэта.