Книга Лед и пепел, страница 83 – Мила Дуглас

Он стоял не у окна, а в центре комнаты. Не в парадном камзоле, а в простой белой рубашке, расстегнутой на пару пуговиц, рукава закатаны. Вид у него был сосредоточенно-задумчивый. Он повернулся к ней, и в его глазах, в этих знакомых серых глубинах, она прочла нечто такое, от чего дыхание перехватило. Не страсть юности, а зрелое, всепоглощающее желание, смешанное с глубокой нежностью и… нетерпением. Нетерпением, которое копилось весь день, всю неделю, среди отчетов, советов и государственных забот.

– Чертежи? Ты пришла в мой кабинет только за этим? – переспросил он, его голос звучал глубже обычного, слегка хрипловато. Он не двинулся с места, только его взгляд скользнул по ее фигуре – по королевскому, но простому платью темно-зеленого бархата, по каштановым волосам, собранным в небрежный узел, по знакомым, любимым чертам лица, на которых время оставило лишь следы мудрости и счастья.

Он не стал ждать ответа. Один стремительный шаг – и он был перед ней. Его руки схватили ее за талию, сильные, властные, но не грубые. Он притянул ее к себе так резко, что пергамент выпал у нее из рук и мягко упал на ковер. Его губы нашли ее губы – не с вопросом, а с утверждением. С голодом. Это был не поцелуй – это было взятие. Страстное, стремительное, лишенное всяких прелюдий. Поцелуй человека, который знает, чего хочет, и знает, что это принадлежит ему. Поцелуй мужа, у которого нет времени на церемонии, потому что он слишком долго ждал этой минуты среди каменных стен и бесконечных дел.

Тэссия не сопротивлялась. Волна знакомого жара накрыла ее с головой – жара, который не остыл за десять лет, а лишь стал глубже, увереннее. Ее руки вцепились в его плечи, в ткань рубашки, пальцы впились в мышцы. Она отвечала ему с той же яростью, с тем же десятилетним знанием каждой реакции его тела, каждого нюанса его желания.

Он оторвался от ее губ, дыхание его было прерывистым, горячим на ее коже. Его руки скользнули вниз, подхватили ее под бедра.

– Александр! – вырвалось у нее, больше от инстинкта, чем от протеста. – Кабинет… Дверь…

– Плевать, – прохрипел он, уже неся ее к массивному дубовому столу, заваленному картами и документами. Он смахнул их широким движением руки. Пергаменты, печати, донесения – все полетело на пол с мягким шумом. – Все могут подождать. Королевский указ.

Он посадил ее на край стола, его тело втиснулось между ее коленей. Его руки рванули застежки на ее платье – небрежно, торопливо, но без жестокости. Губы снова нашли ее шею, ее ключицу, оставляя горячие, влажные следы. Он не говорил о любви – он ее занимался. Каждым прикосновением, каждым жестким вдохом, каждым движением бедер. Это было не ухаживание – это было напоминание. Напоминание о том, кто она для него. Не только Королева. Не только мать его детей. Но и его женщина. Страстная, красивая, принадлежащая ему на всех уровнях.

– Десять лет… – его голос был глухим, слова врезались в кожу ее плеча между поцелуями. – А ты… все та же… покорная, мягкая… – Его рука скользнула под юбки, нашел горячую, влажную нежность. Она вскрикнула, впиваясь пальцами в его волосы. – Все так же… моя…

Он вошел в нее резко, глубоко, одним мощным толчком, заполнив собой все пространство. Нежность подождет. Сейчас была только эта первобытная, яростная близость, потребность слиться здесь и сейчас, стереть остатки дня, остатки короны, остаться только Александром и Тэссией. Он двигался в ней с силой, накопленной за дни воздержания среди государственных забот, с отчаянной жаждой, знакомой только им двоим. Стол скрипел под их весом, тяжелые кресла казались немыми свидетелями этой не королевской, но такой жизненной сцены.