Книга Пани Зофья. Вы всё перепутали, страница 107 – Яцек Галиньский

– Можем ехать, – сказала Пулька. Она выпрямилась и вытерла рот рукавом.

– Разве вы не приберетесь? – спросила я. – Я подожду.

– Времени нет. Охранник, вероятно, уже вызвал полицию.

Мы вышли.

– Это сделал мой отец или сводный брат, – сказала Пулька, когда мы сели в машину. – Мой парень и лучший из моих людей собирались их достать. Соревновались, кому из них удастся. Хотели произвести на меня впечатление.

Я зажмурилась, потому что глаза наполнились слезами. Мне с трудом удалось не расплакаться.

– Что ты делаешь, плачешь?! Совсем дура?! – закричала Пулька.

– Пожалуйста, расскажите мне о своем отце.

– А какое тебе, блин, дело? Ты на свой счет переживай.

Она резко повернула. Затем посмотрела на меня исподлобья.

– Врун, бабник и азартный игрок. Он использовал мою мать, когда вышел из тюрьмы в Санкт-Петербурге. Наврал ей с три короба про море, а на самом деле сидел за контрабанду. Когда об этом стало известно, объяснил, что ничего не знал о контрабанде, что это был его шанс вернуться в море, он был лжец, каких мало. Он хотел вернуться в Польшу, но у него не было документов. Он соблазнил мать, ублюдок. Она ему устроила документы, работу, но как только зашла речь о браке, слинял. Опозорил мою мать, и я всю жизнь была внебрачным ребенком.

– Вы искали его? – спросила я сквозь слезы.

– Раньше это было невозможно. Только когда я поступила в университет. Мы были уверены, что он вернулся к своей стерве.

– К жене?

– Тот еще бабец с усами, бородой и без ноги! Страшнее, чем наши.

– Это он так говорил?

– Я видела фото.

– Так это наш сосед.

Нас резко бросило вперед. Я повисла на ремне безопасности. Пулька остановила машину на середине перекрестка Желязной улицы с Иерусалимским проспектом. Сразу же раздалась симфония автомобильных гудков. Я слышала их как бы издалека. Они нас не касались.

– Так это ты? – спросила она, по всей видимости, не ожидая ответа; в любом случае она его не получила.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и тогда я действительно заглянула в ее душу. В ее глазах было все. Никакой маски, только боль, ярость, унижение, ненависть. Самые сильные чувства, накапливаемые годами. Напряжение, которое не могло найти выхода. Ужасное, но в то же время прекрасное.

– Я оценила, что ты себя раскрыла, – сказала она. – Отвечу тебе искренностью.

– Я рада.

– Не радуйся. Потому что умрешь.

Сказав это, она взвизгнула колесами и свернула с перекрестка, разблокировав движение на проспекте.

Я посмотрела на нее так, словно уже чувствовала и видела свою смерть.

А ведь у меня была такая хорошая жизнь! Первую половину я толкала свой камень. Вторую – тащила за собой тележку. Это факт, что я жила уже немного по привычке, по накатанной. Временами я чувствовала себя так, будто засиделась в кафе, где уже давно съела свое пирожное и выпила кофе. Я допивала его все более мелкими глотками. Затем лишь подносила ко рту пустую чашку, когда официантка проходила мимо. Я лгала самой себе, что мне все еще рады в этом месте, где уже начали переставлять столы и готовиться к вечернему приему гостей. Я хотела еще раз, выходя, посмотреть, что там будет происходить. Задержаться на минутку в дверях. И лишь потом уйти. Освободить место и исчезнуть. Потом кто-то придет, кто-то уйдет. Я уже не буду знать кто. Буду уже где-то еще. Они будут приглашены. Я бы хотела быть там с ними, но не буду. Может быть, кто-то будет обо мне помнить. Может быть, не забудет. Потому что тогда я действительно исчезну.