Книга Танцоры в трауре, страница 34 – Марджери Аллингем

Кэмпион понял намек и разыграл свою лучшую карту.

“Разве это не отличный район для роз?” поинтересовался он, вспомнив клиновидную коробку в "Фиате".

Его пассажир заметно оживился.

“Лучшие в мире. Я сам немного интересуюсь розами”. Он сделал паузу и добавил с неожиданным смешком: “Двенадцать билетов из четырнадцати на вчерашний концерт в Хернчестере. Пять первых за розы и кубок. Неплохо для пожилого человека, а?”

“Я говорю, это необычайно вкусно”. Мистер Кэмпион был искренне впечатлен. “Вы верите в костный навоз?”

“Не на моей земле. Во мне есть доля настоящей глины”.

Они обсуждали розы и их культуру на протяжении нескольких миль. Даже Кэмпион, привыкший к сильным контрастам, почувствовал в этом драйве некий кошмарный оттенок. Доктор Бувери говорил о своем хобби со знанием дела и страстным интересом молодого человека лет двадцати. Хрупкий мир Белых стен и сцены казался таким далеким.

К тому времени, когда они остановились в затемненной деревне, доктор был поглощен своим предметом.

“Я покажу вам эти леди Фортевиоты. Если вы скучали по ним, вы пропустили угощение”, - сказал он. “Вот мы и пришли”.

Кэмпион обнаружил, что темная стена, которую он принял за стену сельской фабрики, была фасадом мрачного георгианского дома. Викторианское крыльцо, запертое массивными деревянными дверями, выступало на дорогу под углом, который ни одному современному совету и в голову не пришло бы санкционировать.

Доктор позвонил в колокольчик и заорал “Дороти!” во всю мощь своего удивительного голоса. При звуке в окне первого этажа появилась лампа, и Кэмпион последовала за ней по, казалось, бесконечным галереям, слабые лучи которых мерцали через окно за окном, пока не исчезли в темноте прямо над их головами. Мгновение спустя двери начали дребезжать, и после значительной задержки, во время которой задвигался засов за засовом, они с грохотом распахнулись, и появилась пожилая женщина, держащая над головой керосиновую лампу. Это было приветствие в духе Диккенса. Она не улыбнулась и не заговорила, но почтительно отступила, давая им пройти. Доктор шагнул в темноту за пределами круга света, и Кэмпион последовала за ним, прекрасно сознавая, что уже за полночь.

Старик хлопнул в ладоши - султанский жест, удивительно соответствующий его характеру.

“Виски с водой в столовой, и спускайся в коттедж и скажи Джорджу, что он мне нужен”.

“Он будет в постели, сэр”.

“Конечно, он согласится, если он разумный парень. Скажи ему, чтобы он надел пальто и брюки и встретился со мной в оранжерее. Я хочу показать этому джентльмену несколько роз”.

“Да, сэр”. Она поставила лампу и ушла в темноту.

Кэмпион слабо возразил.

“О, никаких проблем”. Старик говорил как школьник из викторианской эпохи возрождения. Кэмпион подумал, что никогда не видел никого столь восхитительно счастливым. “Мы здесь не спим в любое время дня и ночи. Знаете, это жизнь врача”.

Он взял лампу, и Кэмпион обнаружил, что предмет, к которому он наполовину прислонился, решив, что это голова перил, оказался чучелом волка в натуральную величину. Он огляделся вокруг, и у него возникло мимолетное впечатление узких стен, увешанных ящиками с чучелами птиц.

“Стреляли где-нибудь?” спросил хозяин через плечо. “Сто тридцать две головы, мой собственный пистолет, гулял один в октябре прошлого года. Неплохо, а? Это длится десять часов, а затем ночной звонок до рассвета. Мне семьдесят девять, и я этого не чувствую ”.