Книга Патологоанатом. Истории из морга, страница 102 – Карла Валентайн

Вот так, пару дней спустя, я, облаченная в суперсовременный хирургический костюм, стояла у стола, готовая пришить руку бедной женщине, которой совершенно безобразно ее отрубили.

– Вы уверены, что сможете это сделать? – с сомнением в голосе спросила продюсер. – Рука так обезображена. Чем они, вообще, это делали?

Продюсер была сильно расстроена.

– Не переживайте, – безмятежно ответила я, вспоминая все фрагментированные тела, какие мне приходилось реконструировать, особенно того «железнодорожника». – Это не первое мое родео.

Когда я пришила руку на место, она конечно, выглядела ужасно, но я обернула сустав клейкой лентой телесного цвета. Если немного отойти и прищуриться, то вы ни за что не догадались бы, что это не натуральная кожа. Облегчение, воцарившееся в помещении, было почти осязаемым. Несчастье удалось предотвратить.

Викторианцы, известные своим культом оплакивания мертвых, использовали в украшениях фрагменты человеческих останков – по большей части, волосы, но иногда зубы или кости. Иногда эти же части использовались для выражения любви к вполне живым людям – детям или возлюбленным. Эта практика стала редкой после первой мировой войны, но затем опять, постепенно, возродилась. Когда Лукас Унгер сделал предложение своей возлюбленной Карли Лифкес, в 2015 году, он подарил ей в знак любви кольцо со своим зубом мудрости. Живущие на Гернси Мелита и Майк Перретт поженились после того, как Майк сделал Мелите предложение, подарив ей кольцо с бриллиантом и кусочком кости из своей ампутированной ноги. Таким образом, викторианская традиция жива, и я думаю, что это хорошо, потому что, такие странные предметы не увековечивают смерть, как ошибочно думают многие, а прославляют любовь.

Мы влюбляемся, и, таким образом, становимся бессмертными: теоретически, мы продолжаем жить в наших детях, которых мы производим с любимыми. Если бы над нами вечным призраком не нависала смерть, то и любовь не была бы главным инстинктом.

Я никогда не смогу родить. Я поняла это сразу после выкидыша. Это было неправильно, несправедливо, и я чувствовала себя сломленной. Я поняла, что теперь я не цела, а пуста. Там, где было нечто, теперь не стало ничего. Тогда, работая в морге, я как ни старалась, не могла стряхнуть с себя этот страшный негатив. Меня спасла одна моя подруга по имени Джина. Она предложила съездить на юг Франции. Это была прекрасная возможность покинуть нашу Серую Британию и стены моего учреждения, которые каждый день заключали меня в свою тюрьму. Мне надо было только оплатить перелет, проживание было бесплатным. Я ухватилась за этот шанс двумя руками.

Это было, как раз, то, что было мне необходимо. Вечерами, под яркими звездами, каких я не видела никогда в моей жизни, мы часами говорили, сидя на пляже у моря. Мои болезненные чувства были быстро притуплены великолепным, хотя и дешевым, местным красным вином. Дни я проводила в праздности на солнце, вероятно, поглощая слишком много прекрасного вина – на этот раз холодного, как лед, белого вина, которое мы покупали на местном винограднике, куда за пять минут добирались на велосипедах. Джина устраивала себе самодеятельные экскурсии – она бегло говорит по-французски, и ей хотелось исследовать окрестности. Я же просто валялась на веранде и жарилась на знойном французском солнце, надеясь, что оно выжжет всю прилипшую ко мне грязь, потому что ежедневное купание не помогало. Я была пьяна, да и план был никуда не годным.