Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 54 – Джон Диксон Карр

– Что это с вами приключилось, мистер Уэйд?

– Я, конечно, разбил фару, но к вечеру до Бристоля доберусь, даже если выбью себе глаз, – ответил ему Джефф.

И это таки произошло. Я, разумеется, не про глаз. Он добрался до Бристоля. Еще в ту самую пору он стал отращивать эти свои фирменные усы, большие, двумя саблями торчащие по обе стороны лица, а сам был невысок и коренаст. А потом он укатил на север и заработал миллионы на продаже то ли ткани, то ли брюк, то ли еще чего. У Джеффа была одна странность – он всю жизнь презирал чужеземцев, особенно темнокожих. Его главным интересом теперь, конечно, стали персидские и египетские развалины, хотя, полагаю, жителей тех земель он в гробу видал, многие англичане этим грешны, но не до такой степени. Как бы то ни было, я всегда буду помнить Джеффа как парня, который в яблоневом цвету тащился по пыльной дороге мимо владений любопытного фермера.

Мой секретарь Попкинс тогда сказал: «Бог с ним, с яблоневым цветом. Речь идет об убийстве. Сэр, давайте сразу к делу. Что от меня требуется?»

Отчитав его как следует, я затребовал все имеющиеся рапорты и послал за Каррутерсом, чтобы он выложил мне всю историю. Услышав, в чем, собственно, суть дела (мимо самой важной его подробности было просто невозможно пройти, и сейчас я вам ее озвучу), я разволновался. Не на шутку разволновался. Теперь нам было просто необходимо услышать кошмарную историю этого Иллингворта, в которую я ни за что не поверил бы, если бы речь шла не о Джеффе Уэйде. Так что я отложил в сторону все дела и, закурив сигару, стал дожидаться доктора Иллингворта. Стоило Биг-Бену пробить ровно одиннадцать, пара констеблей втащила его в мой кабинет, словно преступника, он ошарашенно озирался по сторонам, как будто его вели на виселицу.

Не знаю, чего я ожидал, но он был такой невзрачный во всех смыслах, что это одновременно и успокаивало, и выводило меня из себя. Длинный и костлявый, как селедка-переросток; что-то от копченой селедки было даже в его выпученных глазах, но вот он взял себя в руки, и в его взгляде отразилось истинное достоинство. Истинное, понимаете? У него было вытянутое морщинистое лицо, и, когда он говорил, его подбородок то и дело нырял под воротник, а кожа у ушей морщилась. Еще он постоянно смотрел в пол, стоило ему раскрыть рот, а затем вдруг поднимал взгляд, будто стараясь ничего не упустить. Трясущимися руками он вынул из кармана очки в роговой оправе и водрузил себе на нос, который от этого стал казаться еще длиннее. На нем был рыжевато-коричневый костюм, локтем он прижимал к себе смятую шляпу, а его седые волосы были криво зачесаны. Разумеется, я уже успел разузнать кое-что об этом человеке, и он был ровно таким, каким и казался. Кроме того, у меня сложилось впечатление (а я крайне редко ошибаюсь в таких вещах, дорогие мои умники), что этот благовоспитанный, чопорный добряк способен внезапно вытворить что-нибудь этакое и ввязаться в неприятности. Больше ничего не припомню, кроме того, что его выправке позавидовал бы гвардеец и что у него был, вероятно, одиннадцатый размер ноги.

– Сэр Герберт Армстронг? – сказал он таким сиплым голосом, что я едва не подпрыгнул.

– Присаживайтесь, – ответил я. – Будьте как дома.

Он бухнулся в кресло как подстреленный, и я вновь подскочил.