Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 57 – Джон Диксон Карр

Иллингворт выложил мне на стол телеграмму, в которой было написано следующее:

УЗНАЛ МОГУ ПОРАНЬШЕ НЕ ОТМЕНЯЙТЕ ВСТРЕТИМСЯ МУЗЕЙ ДЕСЯТЬ ТРИДЦАТЬ СЕГОДНЯ ДЖЕФФРИ УЭЙД

– В свете последующих событий, – продолжал доктор, кивая на телеграмму, – я попытался кое-что вынести из изучения сего примечательного документа в соответствии с кое-какими блестящими идеями, которые я почерпнул из «Кинжала судьбы». Я внимательно осмотрел листок на просвет, чтобы найти водяной знак. С учетом того, что я не вполне знал, каким именно полагается быть водяному знаку, боюсь, что я упустил из виду то, какое зловещее значение может быть присуще его наличию или отсутствию. Однако же позвольте продолжить. Признаю, я был несколько рассержен на мистера Уэйда за то, что он два раза переменил все планы и в целом неуважительно отнесся к моему времени, но я отнюдь не собирался уезжать ни с чем. Я принарядился и взял с собой один том, который почти всегда при мне. Это очень редкая книга, первое издание на арабском первых ста «Ночей», вышедшее, как вы, возможно, знаете, в тысяча восемьсот четырнадцатом году в Калькутте; я собирался показать его мистеру Уэйду. Я уже довольно давно обещал доставить ему удовольствие взглянуть на эту книгу.

Он бережно вытащил из кармана книгу в кожаном переплете и положил на стол рядом с телеграммой в качестве очередного вещественного доказательства.

– Далее, – сказал он, приходя во все большее нервное возбуждение, – примерно в десять двадцать я сел в такси у отеля и направился к Музею Уэйда, до которого добрался ровно в десять тридцать пять… или же без двадцати пяти одиннадцать. Об этом я могу свидетельствовать с непогрешимой точностью, поскольку, пока я расплачивался с водителем, мои часы с не закрепленной в кармане цепочкой выскользнули у меня из пальцев и ударились о тротуар. С тех пор они встали, и я так и не преуспел в том, чтобы вновь заставить их ходить.

И вот из кармана появились часы и легли на стол рядом с телеграммой и книгой. Происходящее стало напоминать игру в карты на раздевание.

– Признаюсь, на секунду, – продолжал старик, пряча подбородок в воротник рубашки, – я поддался искушению остановиться перед входом в здание и погрузиться в задумчивое созерцание его чудесных бронзовых дверей – как говорят, точной копии тех ворот, которые украшали собой вход в Хашт-Бихишт, или «Восемь кругов рая шаха Аббаса Великого». И вот я на какое-то время забылся в этом созерцании, сжег пару-другую спичек, чтобы лучше рассмотреть иранские письмена на дверях, как вдруг меня вырвали из этого блаженного созерцания насмешки двоих прохожих, которые, по всей видимости, решили, что я только-только покинул трактир по соседству под названием «Пес и утка» и теперь не в состоянии попасть ключом в замочную скважину. Я с молчаливым достоинством снес эту клевету, и когда прохожие, так сказать, удалились, я позвонил в звонок, как мне и было велено. Двери отворились, и я увидел перед собой человека, о котором иногда упоминал мистер Уэйд, верный слуга с многолетним стажем, служивший в музее ночным сторожем. Кажется, его зовут Пруэн.

– О-хо-хо! Так он все-таки был там, – сказал я.

А старик, казалось, и не слышал этого. Он устремил на меня столь пристальный взгляд, что мне стало не по себе.