Книга Дело «Тысячи и одной ночи», страница 66 – Джон Диксон Карр

Он достал из собственного кармана автоматический пистолет, черный и весьма опасный на вид, и вложил мне его в руку.

– И вот ты вдруг показываешь свое истинное лицо. «Прочь! – кричишь ты. – Назад, паскудные богохульники! Клянусь душой своей покойной матери! – Ты же наполовину перс, да? – Клянусь светом звезд на небосклоне Ирака и великими ветрами пустыни! Кто дотронулся до этого саркофага…» – ну и так далее и тому подобное, ты свой текст знаешь. «Не так ли, мой принц?» – говоришь ты. И тут выходит Сэм Бакстер. Ха! Вся соль в атмосфере. «Так и есть, – говорит он. – Схватим же нечестивца».

Какая-то крупица его безумия, должно быть, передалась и мне. Мое горло сжалось, а сердце бешено заколотилось, что для человека в мои годы не предвещает ничего хорошего, но вместе с тем во мне бурлило и чувство безрассудного триумфа, ибо этот негодяй с морщинистым лицом и длинными усами, пребывающий в экстазе перед убийством, совершил роковую ошибку, точно доктор Кьянти. Он собственноручно дал мне заряженный револьвер, который в нужный час и должен обернуться его погибелью.

– Когда войдет полицейский, естественно, это будет один из нас, – продолжал он, – ты его пристрелишь. Дело будет происходить в дальней комнате, так что выстрела никто не услышит. Так вот…

Он остановился, заглядывая мне через плечо. Сэр Герберт, я в очередной раз могу лишь смиренно благодарить Провидение, которое, видимо, было на моей стороне и направляло меня с самого начала. Как я уже, кажется, упоминал, на столе передо мной стояло зеркало, в котором я мог видеть дверь за своей спиной. Эта дверь тихонько приоткрылась дюймов, наверное, на пять. В дверном проеме я увидел лицо молодого человека, который недоверчиво поглядывал на меня и жестами явно пытался привлечь внимание доктора Гейбла. По наружности вошедшего нельзя было сказать, что у него на уме: не грубое, даже приятное лицо, светлые волосы, большие очки в роговой оправе, похожие на те, что ношу я сам, но при этом он явно был крайне встревожен и растерян. Я наблюдал за пантомимой, которая разыгрывалась у меня за спиной. Он ткнул в мою сторону указательным пальцем, кивая, словно утка. А затем пожал плечами и, выпучив глаза настолько, насколько это было возможно, медленно покачал головой.

Меня раскрыли.

Каким образом мою личность могли раскрыть, мне было неизвестно, но вот она – страшная истина. Доктор Гейбл сообщил, что его сообщники, находившиеся наверху и трудившиеся над саркофагом, к моему ужасу, теперь должны были спуститься вниз и собраться у дверей. И даже тогда я не предался отчаянию, сэр, я не мог предаться отчаянию, хотя и ощущал те физические симптомы, что я описывал ранее, а перед глазами будто возникла пелена.

Я украдкой осмотрелся в кабинете. Выбраться из него можно было только тремя способами. Первый – через дверь в зал, снаружи которой, должно быть, собрались головорезы доктора Гейбла. Второй – в лифте в стене прямо позади меня, однако его дверцы были закрыты, а поверх них висела табличка с надписью: «Не работает». И наконец, третий – в уборной слева от меня, как я заметил, прямо над раковиной было окно, через которое, в случае если дело примет не просто плохой, а ужасный оборот, вполне можно было сбежать. Но был ли я готов малодушно бежать со своего Баннокберна^[13], отступать с поля брани, в особенности посредством такого, если можно так сказать, неблагородного и даже порицаемого в обществе способа, как бегство через окно уборной? Нет! Пока я осматривался в кабинете, яркий цвет ковров словно придал мне мужества, и в моем сознании вспыхнули эти благородные и славные строки, которые вы, возможно, знаете: