Книга Ну а теперь – убийство!, страница 70 – Джон Диксон Карр

– Тогда вот как мы ее сделаем, – сказал толстяк. – Мы сделаем ее символически, понимаете? Герцог Веллингтон лежит раненый на походной кровати, понимаете? Он слышит пушку. Пиф-паф! Вот как!

– Да, мистер Эронсон?

– По его щекам текут слезы, понимаете? Он говорит: «Там бьются храбрецы, а я им не могу помочь». Возможно, он бредит, а перед ним проходят картины будущего, понимаете? Боже, вы понимаете? Это же чертовски художественное решение. Герцог Веллингтон.

Моника Стэнтон остановилась как вкопанная. Она слышала вдохновенные слова толстяка лишь краем уха, так как ее внимание было приковано к другому человеку. Вдоль дорожки шел посыльный Джимми – тот, что дежурил возле двери в съемочный павильон номер три. Его отпустили с дежурства, и теперь он уплетал шоколадный батончик. Моника поняла, где видела его раньше.

Она преградила ему путь:

– Джимми!

– Да, мисс?

– Джимми, вы знаете, как меня зовут?

– Конечно, мисс. Вы мисс Стэнтон.

– Да, Джимми, – сказала Моника. – Но как вы узнали, кто я, три недели назад, когда я впервые здесь оказалась? Вы ведь должны были передать сообщение «леди, которая вошла вместе с мистером Картрайтом», – так ведь было написано на информационной доске. Как вы узнали, что я именно та леди, что вошла с мистером Картрайтом?

– Потому что я видел, как вы входили в павильон с мистером Картрайтом, мисс.

– Нет, вы этого не видели, Джимми.

– Как же нет, мисс?

– Вас тогда не было в павильоне, – сказала Моника. – Я поняла, где видела вас. Когда мы с мистером Картрайтом подошли к главному зданию, вы как раз выходили из буфета и ели шоколадный батончик.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс. Небом клянусь, не понимаю.

– Еще как понимаете! Я все вспомнила. Вы нас не видели, поскольку были к нам спиной, а мы шли прямо по коридору. Вы не могли нас видеть. Так откуда вы узнали, что я та леди, что вошла с мистером Картрайтом, и как вы узнали мое имя?

– Небом клянусь, мисс…

Джимми так истово обращался к тому самому небу, что шоколадный батончик выпал у него из рук. Он опустил на батончик взгляд, в котором смешались изумление, испуг и уныние, а потом, словно ястреб, подхватил его с земли и стряхнул с него пыль. Ему это показалось верхом несправедливости: завести разговор о том, что произошло три недели – то есть почти тысячу лет – назад и затерялось во мраке истории, заговорить о том, о чем он и думать забыл, – это ли не запрещенный прием?

– Джимми, я никому не скажу, – убеждала его Моника. – Я знаю, что вам нельзя покидать павильон, но я никому не скажу.

– Я на следующий день рассказывал мистеру Картрайту…

– Не важно, что вы рассказывали мистеру Картрайту. Выкладывайте, Джимми. Расскажите все мне. Я никому не передам.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Ну-у-у, – протянул Джимми, облизывая шоколадный батончик с одного конца и угрюмо начиная с начала: – Я спросил у мисс Флёр. Честно, мисс, я не сделал ничего плохого! Я отлучился всего на минуту или две. Когда я вернулся, на доске уже появилась эта запись. И откуда мне было знать, кто вы? Вот я и спросил у мисс Флёр. Я увидел ее возле восемнадцать восемьдесят два и спросил у нее. Она мне и сказала. Она пила пиво.

– Она пила что?

– Ну, у нее в руке была бутылка пива, – защищался как мог Джимми, – и выглядела она как-то странно. Я потом еще спросил у Корки О’Брайена, не думает ли он, что она тайком выпивает. А он сказал, что, как по нему, так она, скорее, сидит на наркоте. У него папаша – наркоман, так что ему ли не знать!