Книга Этюд в багровых тонах. Приключения Шерлока Холмса, страница 145 – Артур Конан Дойл

– Благослови вас Господь! – горячо воскликнул арестант. – Я согласился бы на тюрьму, даже на казнь, только бы моя тайна не легла позорным пятном на детей.

До вас я никому не рассказывал свою историю. Мой отец был школьным учителем в Честерфилде, я получил превосходное образование. В юности я путешествовал, выступал на сцене, в конце концов устроился репортером в одну лондонскую вечернюю газету. Однажды издателю понадобилась серия статей о нищенстве в столице, и я вызвался их написать. С этого и начались мои приключения. Чтобы добыть материал для статей, нужно было самому освоить ремесло попрошайки. Во времена актерства я, разумеется, постиг все приемы гримирования и славился за кулисами своим искусством. Теперь мне пригодился этот навык. Я раскрасил себе лицо, а чтобы оно выглядело как можно жалостней, изобразил громадный шрам, подтянул край губы и подклеил кусочком пластыря в цвет кожи. Добавив к этому рыжие волосы и подходящее платье, я избрал себе место в самой оживленной части Сити и начал под предлогом торговли спичками выпрашивать милостыню. Я посвятил этому семь часов и, вернувшись домой, с удивлением обнаружил, что насобирал ни много ни мало двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.

Статьи я написал и не вспоминал об этой истории, пока однажды не гарантировал вексель одного приятеля, после чего с меня судебным приказом должны были взыскать двадцать пять фунтов. Я ломал себе голову, откуда взять деньги, и тут мне пришла идея. Я выпросил у кредитора двухнедельную отсрочку, взял в газете отпуск и провел это время в Сити, прося милостыню под маской. За десять дней я набрал нужную сумму и выплатил долг.

Вообразите теперь, до чего обидно мне было возвращаться к усердному труду за два фунта в неделю, меж тем как, нанеся на лицо малую толику краски, положив на землю кепку и сидя неподвижно, я мог заработать эту сумму за один лишь день. Гордость и деньги долго боролись между собой, но доллары в конце концов победили, я бросил газетное ремесло и стал день за днем просиживать на выбранном еще в первый раз углу, внушая жалость своим изуродованным лицом и набивая карманы мелочью. О моем секрете знала лишь одна живая душа. Это был содержатель грязного притона на Суондам-лейн, где я нанял помещение, чтобы каждое утро выходить оттуда нищим калекой и каждый вечер возвращать себе облик франтоватого джентльмена. Я щедро платил ласкару за комнаты и был уверен, что моя тайна в надежных руках.

Очень скоро у меня накопились значительные суммы. Я не утверждаю, что любой нищий зарабатывает на лондонских улицах по семьсот фунтов в год (мой средний доход еще выше), но у меня были такие преимущества, как искусный грим и острый язык, который я все время оттачивал, и со временем я сделался известным в Сити персонажем. С утра до вечера в мою шапку сыпался поток пенни, перемежаемых серебром, и редкий день я не собирал двух фунтов.

С богатством росли и амбиции, я нанял дом за городом и наконец вступил в брак, меж тем никто не догадывался, чем я на самом деле занимаюсь. Моей дорогой жене было известно только, что я веду дела в Сити. Какие именно – она не имела понятия.

В прошлый понедельник я закончил работу и переодевался в комнате над опиумным притоном. Выглянув из окна, я был несказанно удивлен и испуган: на улице стояла моя жена и смотрела прямо на меня. От неожиданности я вскрикнул, вскинул руки, чтобы закрыть лицо, и кинулся к своему наперснику-ласкару с мольбой никого ко мне не пускать. Снизу донесся голос жены, но я знал, что наверх она не поднимется. Я проворно разделся, натянул лохмотья нищего, наложил грим, нахлобучил парик. В таком маскараде меня не могла узнать даже жена. Но тут мне пришло в голову, что, если комнату обыщут, снятая одежда меня выдаст. Я распахнул окно, потревожив при этом палец, который порезал утром в спальне. Потом схватил пиджак с грузом мелочи, которую успел переложить туда из кожаного мешочка, служившего мне кошельком. Пиджак я выбросил в окно, и он пошел ко дну. Остальная одежда последовала бы за пиджаком, но констебли были уже на лестнице, и вскоре – сознаюсь, к своему облегчению, – я убедился, что меня не опознают как мистера Невилла Сент-Клэра, а хотят арестовать за его убийство.