Книга Руки Орлака, страница 173 – Морис Ренар

– Боже правый, ваше сиятельство! – побледнев, пробормотал привратник, ибо сразу же догадался, сколь ужасные подозрения роятся в голове хозяина.

Несколько секунд они безмолвно глядели друг на друга, затем, оправившись от изумления, Обри сделал вид, будто мучительно старается что-то припомнить.

Наконец, все еще с задумчивым видом, он произнес:

– Нет, ваше сиятельство, ничего такого не припоминаю… Нет. Когда несколько дней назад я увидел господина Жана Марея, на которого вы мне указали, его вид не пробудил во мне ни малейших воспоминаний.

– И все же, Обри, и все же!.. Вы ведь знаете, что мадам Ги Лаваль умерла от укуса ядовитой черно-белой змеи. Вас не настораживает, что вчера утром мсье Жан Марей, сидя у нас в гостиной, разглядывал фотографии моей тетушки Жанны с таким вниманием, будто пытался воскресить в памяти какие-то события или факты?

– Ваше сиятельство, – пробормотал Обри, – я ведь вам не какая-нибудь девчушка. Будь у меня какая-то информация, разве я стал бы ее от вас скрывать? Но право же, от того, на что вы намекаете… меня прямо в жар бросает!

И прежде чем расстаться, они еще несколько минут – и снова в гнетущей тишине – размышляли над только что выдвинутой Лионелем жуткой гипотезой.

– Господин префект примет вас через несколько минут, – заявил секретарь. – Пока же соблаговолите присесть.

– Хорошо, – кивнул Лионель.

Долго ждать ему не пришлось. Вскоре раздался звонок, секретарь выскочил из-за стола, за которым сортировал письма и бумаги, и распахнул перед посетителем двойную дверь с мягкой обивкой, словно специально призванной заглушать вопли подвергаемых допросам с пристрастием преступников.

Лионель оказался в обычном кабинете чиновника-бюрократа. В середине стоял массивный стол темного дерева, заваленный папками с документами, а в кресле с высокой спинкой восседал пожилой усатый сухопарый человек с энергичным профилем и угольно-черными глазами, метавшими искры. Он разговаривал по телефону, гримасничая и жестикулируя, словно собеседник на том конце провода мог воспринять такие проявления эмоций.

Не прерывая беседы, префект бросил на вошедшего один из тех молниеносных, до костей пронизывающих взглядов, от которых у его подчиненных, наверное, по коже бегут мурашки, а на лбу выступает пот, после чего жестом указал Лионелю на кресло, стоявшее сбоку от стола, напротив окна. Граф сел и принялся рассматривать чиновника, дожидаясь, пока тот договорит.

Этот некогда рыжеволосый, а ныне совершенно седой старик обладал крутым нравом и всю жизнь старался обуздать свою вспыльчивость, но самообладания так и не достиг. Суровый, жесткий резонер, непроницаемый для окружающих, он по своему душевному складу представлял собой нечто прямоугольное и прямолинейное, и его подстриженная квадратом и торчавшая ежиком шевелюра, казалось, повторяла очертания его мозга.

Закончив отдавать по телефону распоряжения, префект неспешно водрузил на аппарат трубку, покосился на бювар, где лежала визитная карточка, и ледяным тоном произнес:

– Мсье Лионель де Праз?

– Он самый, господин префект, по рекомендации господина председателя городского совета Кордье, – пролепетал Лионель, точно школьник.

– Ну да, разумеется, – степенным голосом, чуть растягивая слова, проговорил префект.