Книга Руки Орлака, страница 234 – Морис Ренар

В то утро комиссар Жером был крайне рассеянным. Его взгляд то и дело отрывался от досье, страницы которого он листал, и задумчиво проходился по крышам домов, тянувшихся вдоль противоположного берега Сены. В уголовной полиции как раз наступил период скучного затишья.

Наконец Жером решился открыть мне свои мысли.

– Гайяр, мой мальчик, – сказал он мне, – есть нечто такое, что вот уже полдня не дает мне покоя. Возможно, тут и нет ничего криминального, но все это никак не идет у меня из головы… Вчера вечером я ужинал у друзей, в небольшой компании. Моей соседкой за столом была госпожа Лабрель, которой меня только вчера представили. Очаровательная, изысканная молодая женщина в черном платье. Мы мило и непринужденно поболтали о том о сем, и из этого нашего разговора я узнал, что мадам Лабрель – дочь одного из моих лицейских товарищей, Виктора Оверле, умершего (об этом я тоже не знал) около года назад. Тогда, в школьную пору, мы с ним крепко дружили, но затем, как это часто случается, видеться, увы, перестали. Со слов мадам Лабрель я понял, что он вел весьма скромную жизнь, хотя и был богат. Последние годы ему испортила серьезная болезнь сердца. Мадам Лабрель мне сказала, что он умер внезапно, в один из вечеров минувшей зимы, когда сидел в своем кресле и слушал радио.

«Довольно спокойная смерть», – банально заключил я.

«Ах, мсье, – ответила она. – Мой бедный отец вот уже четыре года страдал от мучительного беспокойства. Он не строил никаких иллюзий относительно своего состояния. Он знал, что малейшее потрясение может вызвать у него остановку сердца. Врачи советовали ему избегать любых физических нагрузок и волнения… И однако же, как вы видите, он умер в своем кресле… слушая радио».

Вы и сами, Гайяр, мой мальчик, знаете, что такое профессиональная привычка. Мы, полицейские, любое событие рассматриваем сквозь призму сомнений. Словом, вы улавливаете?.. Я представил себе Виктора Оверле, спокойно сидевшего рядом с приемником, Виктора Оверле, который, по всей логике, должен был умереть от какого-то усилия или пережитой эмоции… Я спрашивал себя: а что, если… Ах, знаете, Гайяр, все это нужно прояснить, пусть даже исключительно из любви к искусству! Не заостряя на этом внимания, я добился от мадам Лабрель кое-каких уточнений. Ее отец умер пятого февраля, примерно в половине десятого вечера. Он жил в доме номер шесть по улице Сены. Во время прослушивания радио его старая служанка заходила несколько раз, как и всегда по вечерам, расставить в буфете тарелки и приборы; она-то и обнаружила хозяина завалившимся на подлокотник кресла, тогда как радио продолжало работать. Вот и все, что я знаю. Неплохо бы разыскать эту старую служанку, – думаю, это будет несложно… Съездите, прошу вас, на улицу Сены и наведите о ней справки у консьержки.

Я тотчас же туда направился и узнал, что бывшая служанка мсье Оверле уехала в Вильжюиф, к своей замужней дочери.

Эпонина Горшон – так ее звали – приняла нас с Жеромом, как это было принято в былые времена, со смиренным почтением. Она не знала, на какую передающую станцию был настроен аппарат мсье Оверле. Она сама его отключила. Она не помнила, что именно звучало в то время, пока она была в комнате (музыка? голос диктора или конферансье?). За неимением лучшего, мы попросили ее рассказать о мсье Оверле. Она перечислила нам все те меры предосторожности, которые принимала для того, чтобы избавлять его от усталости, неожиданных сюрпризов, тревог и так далее.