Книга Руки Орлака, страница 268 – Морис Ренар

Я не стану описывать вам отчаяние двух созданий, обожавших этого человека и живших исключительно ради него. Дальше было расследование, о котором я скажу лишь то, что судмедэксперт, производивший вскрытие, обнаружил, что пуля угодила прямо в сердце.

Вот так-то, дружище. И как вы уже догадались, этот судмедэксперт категорично заключил, что мсье Эланкур умер мгновенно, на вершине косогора.

– Да ну!.. Умер прежде, чем успел затормозить, остановить машину, спасти вас? Быть такого не может!

– И однако же, все произошло именно так. Мы все трое это подтвердили. На слушаниях, когда судили человека, который все отрицал и был оправдан, ни мадам Эланкур, ни ее дочь, ни я сам не изменили наших прежних показаний. Это вызвало лишь улыбки. Врачи пожимали плечами. Естественно, поговаривали о некой галлюцинации, иллюзии, испуге, искаженных воспоминаниях и тому подобном. Что можно возразить науке и здравому смыслу, если они всегда ведут себя так с тех пор, как человек научился наблюдать и рассуждать? Ничего! Лишь из уважения к глубочайшему горю этих двух женщин, потерявших отца и мужа, никто не стал насмехаться над их воображением, когда они утверждали у барьера, что некое чудо любви, человеческая воля, на миг оказавшаяся сильнее смерти, позволила мсье Эланкуру прожить еще секунду-другую.

С тех пор я много размышлял об этом. В конечном счете решил, что, видно, ошибся я сам. Даже уже и не знаю. И сожалею об этом, потому что, скажу откровенно, верить в такое было прекрасно.

– Сколько-то лет тому назад, – сказал мне Жером, – когда я был еще комиссаром, я нашел для семейного отдыха идеальную виллу. О! Это был отнюдь не королевский дворец: небольшой домик, самый обыкновенный, расположенный в сосновом бору у берега моря, в коммуне Ла-Трамблад^[140]. Теперь в тех местах многолюдно, даже слишком, но тогда там было всего три строения, а до ближайшей деревни – более километра.

Эти три жилища, затерянные среди вечнозеленых сосен, стояли в линию у кромки леса, которая и сама тянулась вдоль берега, будучи отделенной от него обширной дюной. Идущему с востока встречался сначала мой домишко, затем, метров через сто, другой, такой же, принадлежавший тому же владельцу, и еще чуть дальше – третья вилла. Эта, построенная очень давно, выглядела более основательной, более богатой, чем соседние. Разумеется, у нее было название: «Баклан». Моя называлась «Кулик». А средняя – «Чайка». То был целый «вольер», как видите!

Тишина, покой! Это было восхитительно. Там был счастлив не только я, но и мои дети, весь день игравшие на пляже с детишками – этих была целая ватага – Фальсбуров, проживавших в «Чайке». Это место разве что вечерами казалось моей жене слишком уединенным; ей не нравилось слушать в сумерках крики морских чаек, которые пролетали над соснами, загребая, словно веслами, своими большими крыльями. И потом, жители деревни сказали ей, что в «Баклане» обитают – точнее, некогда обитали – привидения, что, естественно, ее отнюдь не ободрило.

В этом «Баклане», однако же, не было ничего зловещего, хотя, честно говоря, внешний вид его меньше радовал взор, чем «Кулик» или «Чайка». И нельзя было представить людей более приятных, более жизнерадостных, чем мсье и мадам Петипиньон, рантье, которые жили там круглый год и владели «Куликом» и «Чайкой».