Онлайн книга «Руки Орлака»
|
– Лучше воспользуйтесь служебной лестницей! – посоветовала Розина. Режина увлекла мсье де Крошана за собой в коридор. Он подцепил шляпу кончиком трости и, с тысячью самых комичных предосторожностей крадясь вдоль стены, исчез в кухне, словно за кулисами театра. Стефен как раз входил с другой стороны, пропуская вперед себя поэта Фрюске, скрипачей Лантёя и Десперье, виолончелиста Мокалькена и альтиста Бюффа. Было заметно, что последний концерт сезона прошел как нельзя лучше. Розина понимала под этим не успешное исполнение программы, а отсутствие для Стефена каких-либо неприятностей, исходящих от банды «инфракрасных». Она была этим крайне довольна. Развязка была столь близка, что Розина желала лишь одного: пусть до полудня завтрашнего дня преследователи оставят ее мужа в покое. На какой-то миг она даже испугалась – хотя и не сказала об этом шевалье, – что Стефен не вернется и несчастье, нависшее над его головой, обрушится в то самое мгновение, когда этого уже не ждешь. Гости Розины украдкой поглядывали на нее с некоторым удивлением, которого она не могла не заметить. «Я и не предполагал, что она так красива», – думал Лантёй. «Как же она молода!» – говорил себе поэт. «Чудесные зубы!» – нашел Мокалькен. Стефен, и сам несколько изумленный, пытался понять, почему жена кажется ему ожившим воспоминанием. Едва ли кто-то мог предположить, что юность и изящество чудесным образом вернулись исключительно благодаря счастливой улыбке. Поужинали. Веселость и красота Розины очаровали всех. Охваченный приятным волнением, вызванным ее грациозностью и остроумием, Стефен, казалось, позабыл о тисках банды «инфракрасных». По правде говоря, его лицо на миг омрачилось, лишь когда Лантёй предложил ему сыграть вместе с ним сонату Лекё[74]. – Нет-нет, – сказал он, – мои руки все еще не в состоянии… Вот через полгода я буду к вашим услугам! – Мсье Фрюске, прочитайте нам что-нибудь! – попросила Розина, переводя разговор на другую тему. Бюффа потребовал «Мадонне». Но Розина вспомнила про «безжалостного жонглера», метающего ножи в середине стихотворения, увидела, как Стефен вздрогнул. – Только не из Бодлера, – сказала она. – Что-нибудь ваше! Фрюске покорно начал: Любуюсь я зарей морозной: она изумлена, что рождена так поздно, ей курьезно признать старуху-мать… Когда он закончил под горячие аплодисменты слушателей, то все заметили, что час уже поздний и давно пора, учитывая привычки и мелофобию соседей, предаться камерной музыке. Фрюске, Розина и Стефен прослушали квартет Равеля[75]. Словами можно описать картину, статую. Но квартет? Чернила не подходят для звуков, и не литератору описывать то, что должно быть прославлено четырьмя иерофантами, способными заставить петь струны. Знайте лишь, что нет ничего прекраснее, чем слушать, как шедевр собирает в тишине свои патетические голоса, преображенные крики и тот рокот, который становится музыкой, оставаясь шумом. Нет ничего прекраснее этого – разве что видеть лица Розины и Стефена, молодого человека, находящего забвение своих страданий в том, в чем его жена черпала радость и счастье. Расстались уже на рассвете. Розина смотрела, как спит Стефен. Он отдыхал безмятежно, вероятно устав, но также и успокоившись за несколько часов разрядки и развлечений. Ей же не давали спать радость, нетерпение и любопытство. |