Книга Моя навеки, сквозь века, страница 108 – Марина Повалей

Когда всё же открыла, чернявка сидела рядом, перебирала свои волосы сквозь пальцы и улыбалась сама себе.

— Ну что улыбаешься? — с кряхтеньем, больно даже дышать, попыталась присесть.

— Они сказали, что скоро я их найду.

— У тебя есть дети?

— Два прекрасных ангелочка, — и столько счастья в её глазах.

Боже мой, мне страшно, но одновременно интересно понять, каково это – жить в своём мире.

— А у тебя?

Я не сразу поняла, что у нас диалог.

— Нет.

Вообще, какого хрена! Как так вышло, что симпатичная, молодая женщина… у неё есть дети, скорее всего есть и муж… какого хрена она здесь? Неужели в переполненной больнице, где люди спят в бараках на полу, женщине может быть лучше, чем в каком угодно доме?!

— Ну ничего, ты молодая, ещё успеешь нарожать.

— Нет. Муж… он не может иметь детей.

По крайней мере, в прошлой жизни было так, на этом тема расширения семьи для меня была закрыта. Мы были друг у друга, а больше нам не надо. Было.

— Долго нас здесь продержат?

Спросила не диалога ради. Я, реально, начала подмерзать. Солома, которой устлан пол, здесь, скорее, из гигиенических, а не теплоизоляционных соображений.

Она не ответила. Перестала улыбаться, залипла в одну точку.

— Почему ты никому не рассказывала? — ноль реакций. — Слышишь? Ээй! — я подползла к ней, схватила за плечо. Дикая злость загорелась в груди. Как? Как можно позволять такое с собой делать?! — Ответь! Почему ты никому не говорила…

Бесполезно.

Она ушла.

Я осталась одна. В маленькой коробке, устланной соломой, обитой мягким видом дерева, с единственным окном. Изолятор – не трудно догадаться.

А изолятор – это хорошо. Есть шанс, что в изоляторе меня будут искать, вот если бы за пределами больницы…

Я войну заварил.

И страну я развалил.

Я как мог, так и вертелся

Чтоб осталось всё как в быль.

Только люди не дебилы –

Очень быстро раскусили

Что совсем я с гулькин нос,

И до трона не дорос.

И со мной не согласились,

На меня все ополчились,

И сослали в глубь Сибири – времена такие были.

Не забрали аппарат,

ну а я тому и рад!

Можно поколоть дрова,

И запечатлеть себя.

И жена моя довольна!

Здесь вольготно и спокойно!

Можно б жить да поживать…

Кабы в яме не сгнивать –

просветления не ждать.

Пока дети всё забудут,

Новых вырастят ребят.

Те меня тогда полюбят,

Сокрушаться они будут,

Что деды их да отцы…

Так пытались их спасти.

Хороший вышел стишок. Единственный, в моей жизни. Жалко, записать не на чем.

За окном уже начало темнеть, а я лежу и повторяю про себя памфлет – очень уж жалко будет забыть такой шедевр.

Хрен знает, сколько прошло времени, когда дверь открылась. Когда услышала звук задвижки, даже не поверила.

Тем не менее, смазанным движением в каморку скользнул человек. Больной человек, судя по робе.

— Алиса Ивановна? — он, щурясь, пытается разглядеть наши лица. — Есть здесь Алиса Ивановна?

— Я.

Шумный выдох.

— Наконец-то! — молодой совсем, не дашь и двадцати пяти. — Нашёл! Я за вами! — прекрасно, только тело отказывается слушаться. — Алиса Ивановна!

Его, такой бодрый, радостный даже голос, ужасно раздражает слух, привыкший к тишине.

— Я слышу! Не кричите, — блин, говорить всё ещё больно. — Я… не могу подняться, — опрометью он бросился ко мне. Взялся за плечо, от неожиданной боли я заскулила.

— Что это с вами? Вы ранены?

— Ну… можно и так сказать.

С его помощью я смогла приподняться, и тут он увидел моё лицо.