Книга Моя навеки, сквозь века, страница 109 – Марина Повалей

— Отец небесный…

— Всё так плохо?

— Да, то есть нет! Нет, барышня, нет, — смешной такой, я не могу, — немного.

Господи, еле как поднялась. Но как идти – не представляю.

— А она? — парень кивнул на чернявую.

— Нас вместе заперли.

— Больше ни по ком распоряжений не было, — отрапортовал, как на плацу.

— Какие были? И от кого?

— Реформаторский! Меня к нему приставили. Он уже отправил.

И замолчал.

— Пожалуйста, расскажите мне всё.

— Мне… я… не было указаний, только разыскать и вернуть, — по слишком серьёзному лицу видно, он не против рассказать. Только муштра – есть муштра. Умение беспрекословно выполнять приказы просто так не вытравишь.

Хрен с тобой, золотая рыбка.

Кое-как он растормошил черноволоску, но вот казус – моим черепашьим шагом, мы и к новому году не дойдём.

— Позвольте, я понесу вас, Алиса Ивановна? Не поймите превратно…

Ты ж мой хороший! Меня лет сто на ручках не носили!

— Почему нет людей? — может и не ответит, но не спросить не могу. Странно-пустые коридоры… аж мурашки по отбитой коже.

— Так вас же ищут. Больные по палатам. Их сегодня не отпирали, только еду разносят. Персонал вас ищет.

— Долго будут искать… — он было глянул остро, азартно, потом резко сник. — Не было указаний? — я хмыкнула. Парнишка кивнул.

— Я вызвал подкрепление, и доложил господину полковнику. Он разберётся, будьте уверены.

Он оставил нас с черноволоской в моей палате, трогательно накрыл меня одеялком. Хороший мальчик, старательный.

Боевая подруга, как пришла, всё стояла и пялилась в окно. Нормальным, вполне осознанным взглядом, всё же, умеет она косить под нормальную.

Ну вот нахрена нужно было её сюда совать? Жила бы себе тихой сумасшедшей дома!

В отличии от неё, я непроизвольно вздрагивала от каждого шороха. Казалось, всё прошло, из палаты меня точно никуда не денут, да и агент Герасимова, уверена, где-то неподалеку. Только, чем темнее становилось, тем страшнее.

Наконец, дверь открылась, и в комнату буквально ввалился лохматый Ник Ник в халате набекрень, а следом за ним, тихим шагом проследовал сам директор охранки.

— Дитя моё, — нечёсаная борода главврача задрожала, только он глянул на моё лицо.

Хорошо, хоть Герасимов оставил свои мысли при себе.

Доктор поохал, поахал, оббежал меня несколько раз по кругу. Несколько раз фсбшник пробовал заговорить, но всякий раз был отбрит сердобольным дедулей, пока тот не закончил осмотр.

Переломов нет, и то хлеб.

— А я говорил! Я говорил! — стоило мне замолчать, выложив всё произошедшее, Реформаторский буквально затрясся на Васильевича. Не то от расстройства, не то от обиды. — Нельзя было её сюда! Нельзя! Вымести всех предателей! Всех подчистую…

— Николай Николаевич! Возьмите себя в руки! В учреждении сейчас больше тыщи человек! Кто бы ходил за ними, пока вы ищите ангелов небесных, пригодных для такой службы!...

Понятно, что разговору этому не первый день, а возможно, и не первый год.

— Я очень извиняюсь, — встряла в их перепалку, — можно мне уехать отсюда?

Два спорщика переглянулись.

— Дитя моё, ну конечно! После того, что вы пережили…

— Поедете домой в таком виде? — душка-Герасимов. Само очарование и тактичность.

— Куда угодно, здесь я не усну, — бедный Реформаторский, — не обижайтесь, Николай Николаевич, но, боюсь, я не справлюсь.

Он улыбнулся мне. Только улыбнулся очень натянуто, мне казалось, что он вот-вот скажет, что тоже не справится, тоже уходит. Широкие, медвежьи плечи поникли.