Книга Моя навеки, сквозь века, страница 107 – Марина Повалей

Я зажала уши – не помогло! Само сердце впитывает каждый децибел!

Это невыносимо слышать! Не может быть ТАК больно человеку! Его тело просто не способно вынести ТАКУЮ боль!

Санитарка промчалась мимо. Я назад. Чтобы с разбегу открыть дверь.

Освещённая лунным светом кушетка приковала мой взгляд. И девушка на ней. Абсолютно голая, она тихонько всхлипывает. Слёзы блестят, отсвечиваются на свету. А над ней мужчина. Одетый, лишь брюки припустил.

Ему плевать, что в помещении едва ли плюс пара градусов, и девчонка дрожит! Ему плевать, что она плачет, и боится делать это громко! Ему плевать на потрясающие чёрные волосы, которые ходят по полу туда-сюда! Он даже не сразу очнулся от своего наяривания, когда я ворвалась!

Я не могла выдавить ни звука.

За меня это сделала девчонка. Заплакала горько и громко, словно толкнула время, что замерло.

— Что! Здесь! Происходит!

— Аглая! Чёрт тебя подери!

— Что!? Что!?

Больше всего на свете мне хочется, чтобы всё увиденное оказалось сном. Или, на худой конец, я тоже спятила, и это галлюцинации.

— Что вы себе позволяете?

Я охренела.

— Что я себе позволяю?! Вы в своём уме? Поднимайся! — сделала шаг к девчонке. — Отцепись от неё, урод!

Только после этих слов он и отцепился.

— Аглая!

По коридору послышались шаги.

— Одевайся! — та не мычит, не телится. — Аррр! Хрен с ним, пошли! Я потянула её за руку, но она как приклеилась. — Вставай дура! Или тебе понравилось?! — топот всё ближе. И она не в себе! Аррр!

— А ну стоять!

— Щас! — я стала стаскивать чернявую с кушетки. Твою ж мать! Он привязал её за ноги и одну руку.

— Долбанный извращенец.

Я попыталась развязать ремни. Ничего другого не остаётся. Бежать сейчас без черноволоски – бессмысленно.

— Аглая, — он позвал её и в кабинете запыхтели. — В карцер их. Обеих.

Да конечно!

— Пошла прочь, — ремни пришлось бросить, чтобы отбрыкнуться. — Руки убрала! Я тебе их щас повыдёргиваю, овца тупая!

Господи, Боже мой! Я сто лет ни на кого не обзывалась так, чтобы вдоволь, без стопов, с матом, от души.

— А ну цыц! — от оплеухи у меня чуть голова не отлетела. Чувство было именно такое.

Твою мать, ещё один такой удар, и я отъеду. Перед глазами всё плывёт. Очевидно: драться с ней бесполезно.

Расфокусированным взглядом я нашла чернявую… ну что же ты!

— Вы же женщина! Как вы можете! На её месте могла бы оказаться ваша дочь, или вы сама…

— Заткнись! — она только размахнулась, а я застыла, понимая: конец. Это всё.

Мне не уйти своими ногами, как только, после нового удара смогла говорить:

— Что я, — лицо, кажется, атрофировалось. Совсем его не чувствую, — на такую свинью даже такой ущербный ублюдок не позарится…

Потемнело. Третий удар по лицу показался слабее первых двух. Или я просто привыкла. Но удары ногами по груди, животу, я чувствовала каждой клеткой.

— Хватит, Аглая. Убери их, — судя по всему, именно этой команды я ждала, чтобы отрубиться.

Последней мыслью было: лучше сдохнуть, чем оказаться на месте чернявки.

И, что странно: она же и была первой, стоило очнуться.

Всё, что угодно, только бы никогда не оказаться вот так, когда ничего, ничего не можешь сказать, никак защититься, никому пожаловаться. И хуже всего: это может продолжаться вечно.

Смирилась с болью в каждой клетке. Как мне кажется, у меня даже кожа болит. Губа распухла, и глаз… открывается с трудом.