Книга Аптекарский огород попаданки, страница 121 – Ри Даль

Но Изольда Пална… её кашель, её бледность…

Нет. Нет.

Василий Степанович, всё ещё держа Агату, смотрел на меня, и я знала: он ждёт от меня ответа. Но я не могла дать его.

— Всё будет хорошо, — заверила я, хотя мой голос дрожал. — Я остаюсь. Никуда не уеду.

В этот момент я поняла: Балканы подождут. В.Б. подождёт. А Агата — нет. Она была моим сердцем, моей семьёй, и я не могла её оставить. Не теперь, когда она, возможно, нуждалась во мне больше всего.

Прошло три дня с того момента, как Агата упала у ворот, и эти дни слились в сплошной кошмар, где время текло вязко, как смола, а каждый час приносил новую тревогу. Утро третьего дня встретило меня холодным светом, пробивавшимся сквозь тяжёлые шторы в комнате Агаты. Я сидела у её кровати, не отрывая глаз от её маленького, бледного лица, которое, казалось, таяло с каждым вдохом.

Её дыхание было прерывистым, хриплым, а грудь вздымалась с таким трудом, что я невольно считала каждый вздох, боясь, что следующий не последует. Лоб её пылал, несмотря на влажные компрессы, которые я меняла каждые полчаса, а кожа приобрела сероватый, почти восковой оттенок. Но хуже всего были её глаза — когда она открывала их, они были мутными, словно подёрнутыми пеленой, и в них читалась боль, смешанная с детским непониманием: за что?

Я не отходила от неё ни на минуту, забыв о сне, о еде, о себе. Мои руки, привыкшие к работе в Аптекарском огороде, теперь знали только одно: менять компрессы, поить Агату слабым отваром ромашки, который она едва могла глотать, и проверять её пульс, который бился неровно. Я велела Груне принести чистые простыни и полотенца, а Архипу Кузьмичу — кипятить воду, чтобы всё, что касалось Агаты, было стерильным. Я не знала, с чем имею дело, но инстинкт, отточенный годами в будущем и месяцами в этом мире, подсказывал: чистота — первое, что может спасти.

Симптомы пугали всё больше. Кашель, начавшийся как лёгкое покашливание, стал глубоким, раздирающим, с мокротой, в которой я заметила следы крови. Лихорадка не спадала, несмотря на все мои усилия, а на шее, чуть ниже уха, где три дня назад я нащупала небольшое уплотнение, теперь ясно проступал бубон — твёрдый, болезненный, размером с грецкий орех. Кожа вокруг него покраснела, а сам он, казалось, пульсировал, как живое существо. Я знала, что это значит, но отказывалась верить. Не может быть. Только не с ней, только не с ней…

Я вспоминала всё, что знала о чуме из лекций в МГУ и книг, которые читала в том своём мире. Чума — «чёрная смерть», унёсшая миллионы жизней в Средние века. Вспышка в Европе в XIV веке, о которой я рассказывала студентам, уничтожила треть населения. Я помнила, как описывали её симптомы: жар, бубоны, кровохарканье, а затем — стремительный конец, если болезнь не удавалось остановить.

В 1665 году Лондон потерял пятую часть жителей, а в России чума бушевала в 1654–1655 годах, опустошая города. Я знала, что в XIX веке наука шагнула вперёд, но лекарства от чумы всё ещё не существовало. Были лишь народные средства да надежда на милость Божию. И пилюли, которые мы с Вениамином готовили в Аптекарском огороде, основываясь на старинных рецептах. Но они не были испытаны. Они были лишь предположением, теорией. Теорией, которую мне так мечталось опробовать на практике, и вот...