Книга Аптекарский огород попаданки, страница 118 – Ри Даль

Груня вошла без стука, её шаги были торопливы, а лицо — красно от волнения. В руках она держала узелок с какими-то пожитками, будто сама собиралась в дорогу.

— Сашенька, всё ли уж собрали? — спросила она, оглядывая комнату, словно надеялась найти причину задержать меня. — Неужто так скоро и уедете?

Я кивнула, стараясь улыбнуться, однако улыбка вышла вымученной.

— Всё собрано, Груня. Мне ведь многого не надо.

Она вздохнула, опустила узелок на стул и подошла ближе. Её глаза, обычно такие живые, сегодня были подёрнуты тенью.

— Мы с Вениамин Степанычем, — начала она, теребя край передника. — Решили остаться здесь ещё на недельку. Агатушка… она ведь такая нежная, Сашенька. Больно за неё сердцу. Потом уж в Москву поедем. Вениамин говорит, там в Аптекарском огороде работы невпроворот, да и… — она замялась, опустила взгляд, — и венчаться будем. Жаль, Вас, Сашенька, не будет с нами в той час.

Я почувствовала, как горло перехватило. Груня и Вениамин. Их робкая, почти детская любовь расцвела прямо здесь, в тени яблонь и под ароматами трав. Я видела, как она краснеет, внимая учёным разговорам Булыгина-младшего, как он, всегда погруженный в свои формулы, становится совершенно иным, открывается по-новому, когда Груня рядом. Они были счастливы, и это счастье, такое простое и чистое, резало мне сердце, потому что я не увижу, как они станут мужем и женой.

— Груня, — сказала я, беря её руки в свои. Они были тёплыми, чуть шершавыми. — Я сердцем с вами. Желаю вам с Вениамином счастья такого, чтобы на всю жизнь хватило. И… прости, что не смогу быть на венчании.

Она всхлипнула, но тут же утерла глаза рукавом и попыталась улыбнуться.

— Ох, Сашенька, ну что вы! Это мы за тебя молиться будем, чтобы Господь уберёг на войне. Ты только пиши, слышишь? Хоть весточку!

Я кивнула, чувствуя, как слёзы подступают, но заставила себя сдержаться.

— Пойду к Агате, — сказала я, отводя взгляд. — Надо попрощаться.

Груня только кивнула, а я, подхватив саквояж, вышла из комнаты. Коридор был тих, только где-то вдалеке скрипнула половица да тикали старые часы в гостиной. Я знала, что Василий Степанович заперся в своём кабинете — так сказал Архип Кузьмич, дворецкий, утром, когда я спрашивала, не видел ли он хозяина. Архип, как всегда, был сдержан, но в его тоне, в лёгком наклоне седой головы, чувствовалась тревога. Он вообще был человеком немногословным, но верным, как старый пёс, и его преданность Булыгину читалась в каждом жесте.

— А Изольда Пална где? — спросила я тогда, заметив, что гувернантки не было ни в саду, ни в доме, хотя на сегодня точно были часы занятий.

Архип нахмурился, его морщинистое лицо стало ещё суровее.

— С утра прислала записку, сударыня. Нездоровится ей, говорит. Не придёт сегодня.

— Нездоровится? — переспросила я, чувствуя, как в груди шевельнулось беспокойство. — А что именно?

— Не сказывала, — пожал плечами Архип.

Я поблагодарила его, но тревога не ушла. Изольда Пална вчера выглядела странно — вся бледная, кашляла постоянно. Простуда? Усталость? Я отмахнулась от тревоги, но она, как назойливый комар, всё жужжала в голове.

Дверь в комнату Агаты была приоткрыта. Я постучала — два быстрых удара и один с промежутком, как когда-то учила Груню, — но ответа не последовало. Заглянув внутрь, я увидела девочку, сидящую на кровати. Её кукла с фарфоровым личиком лежала рядом, но Агата не играла. Она смотрела в окно, её маленькие плечи были опущены, а волосы, обычно аккуратно заплетённые, выбились из косы. Но больше всего меня встревожило её лицо — бледное, с лёгким румянцем на щеках, который казался не здоровым, а лихорадочным. Она кашлянула — сухо, надсадно, — и я почувствовала, как сердце ёкнуло.