Книга Аптекарский огород попаданки, страница 122 – Ри Даль

Я отогнала эти мысли, сосредоточившись на Агате. Её маленькая рука лежала в моей, холодная и безвольная. Я шептала ей что-то — сказки, которые помнила из детства, слова утешения, в которые сама едва верила. А в глубине души я боялась. Боялась отчаянно, что не справлюсь, что потеряю её, что эта девочка, ставшая мне почти дочерью, уйдёт, как ушли её мать и сестра. И ещё я боялась за всех вокруг. Если это чума, то под угрозой не только Агата, но и Груня, Вениамин, Василий Степанович, Архип Кузьмич — всё имение. А дальше — Петербург, Москва, вся Россия. Я знала, как быстро распространяется чума: через блох, через заражённые вещи, через дыхание. Одна искра — и пожар охватит всё.

Чтобы предотвратить это, я действовала, как могла. Я велела всем, кто входил в комнату Агаты, закрывать лицо платком, смоченным в уксусе, — так поступали в Средние века, и я надеялась, что это хоть немного защитит. Я запретила Груне и другим слугам прикасаться к Агате или её вещам без моего разрешения. Все её простыни и одежду я велела сжигать в саду, подальше от дома, а посуду — кипятить. Я вспомнила, как в XVIII веке в Москве во время чумного бунта сжигали целые дома, чтобы остановить заразу, и, хотя это было жестоко, я понимала, почему. Я также велела Архипу Кузьмичу проверить амбары и погреба на наличие крыс — переносчиков чумы. Он доложил, что крыс немного, но я всё равно настояла, чтобы их истребили, а зерно переложили в новые мешки.

На себя мне было наплевать. Я не думала о риске заразиться, хотя знала, что он велик. Мои руки, касавшиеся бубона, могли нести заразу. Мой платок, которым я вытирала её лицо, мог быть пропитан смертью. Но я не могла остановиться. Агата была важнее. Я чувствовала, что, возможно, именно ради неё я оказалась в этом мире. Не ради В.Б., не ради войны, не ради мечты стать врачом, а ради этого невинного ребёнка, чья жизнь висела на волоске. Если я смогу её спасти, то всё — боль, страх, одиночество — будет не зря.

К полудню, когда солнце поднялось выше, а в комнате стало душно, я услышала шаги. Дверь отворилась, и вошёл Вениамин Степанович. Его лицо, обычно спокойное, было хмурым, а под глазами залегли тени. Он держал в руках небольшую шкатулку, в которой, я знала, хранились наши пилюли — те самые, что мы готовили по рецепту Парацельса. Но ни я, ни он не знали, сработают ли они.

— Александра Ивановна, — начал он тихо, прикрывая лицо платком, как я велела. — Как она?

Я покачала головой, не отрывая взгляда от Агаты.

— Хуже, — ответила хрипло. Горло пересохло от бессонницы и тревоги. — Бубон растёт. Кровохарканье усилилось. Она едва говорит. Вениамин Степанович, я… я боюсь, что это…

Я не договорила, но он понял. Его глаза расширились, и он шагнул ближе, но я жестом остановила его.

— Не подходите, — сказала резко. — Если это то, о чём я думаю, вы не должны рисковать.

Вениамин Степанович замер, но взгляд его был полон решимости.

— Александра Ивановна, я был у Изольды Палны, — сказал он, и голос его дрогнул. — Вчера, после того, как она прислала записку. Я не мог не проверить.

Я подняла глаза, чувствуя, как холод пробегает по спине.

— И что? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Она… она в тяжёлом состоянии, — ответил он, опуская взгляд. — Лежит в жару, кашляет кровью. На шее и под мышками — бубоны, такие же, как у Агаты. Её служанка говорит, что всё началось пять дней назад, но Изольда Пална скрывала, думала, что простуда. Я… я велел запереть её дом и никого не пускать. Но, Александра Ивановна, если это чума…