Книга Аптекарский огород попаданки, страница 128 – Ри Даль

Я не спала уже четвёртую ночь, но усталость отступила перед страхом. Мои руки, привыкшие к работе в Аптекарском огороде, теперь знали только одно: менять компрессы, прикладывать к бубону капустные листья, смоченные в уксусе, поить отваром ромашки, который Агата едва могла глотать. Ничего не помогало. Я молилась, но с каждой минутой надежда угасала, как свеча в бурю.

— Агатушка, милая, держись, — шептала я, касаясь её лба. Он был горяч, как раскалённый уголь, несмотря на холодные компрессы. Её глаза, полуоткрытые, были мутными, словно она уже не здесь, а где-то на границе, куда мне не было доступа. — Не уходи. Прошу тебя, не уходи.

Я не знала, слышит ли она меня. Её губы шевелились, но слов я не могла разобрать. Я держала её руку, сжимая так, словно могла удержать её в этом мире, но чувствовала, как жизнь утекает из неё, будто песок сквозь пальцы.

Я встала, чтобы сменить компресс, но ноги дрожали, и я едва не упала. Прислонилась к стене, закрыв глаза, и вдруг поняла, что не могу больше. Не могу смотреть, как она умирает. Не могу слышать её хрипы. Не могу выносить этот страх, который, казалось, разрывает меня на части. Я упала на колени у кровати, уткнувшись лицом в её простыню, и разрыдалась. Слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули потоком, и я не могла их остановить.

— Господи, — шептала я, задыхаясь от рыданий. — Господи, за что? Она же ребёнок! Она же невинна! Возьми меня вместо неё! Возьми мою жизнь, но спаси её! Я сделаю всё, что угодно, только не забирай её! Пожалуйста, умоляю!

Я била кулаками по полу, не чувствуя боли, не чувствуя ничего, кроме отчаяния. Я молилась так, как никогда не молилась в своей прошлой жизни, когда была врачом, когда верила в науку больше, чем в Бога. Но здесь, в этой комнате, наука была бессильна, и я цеплялась за веру, как утопающий за соломинку. Я обещала Господу всё: отказаться от мечты стать врачом, от поисков В.Б., от всего, что было мне дорого, если только Он оставит Агату в живых. Я клялась, что отдам свою жизнь, если это спасёт её. Я кричала, я умоляла, я плакала, пока голос не сорвался, а горло не начало гореть.

Но ответа не было. Только хриплое дыхание Агаты, только её стоны, только тишина, которая была страшнее любого крика. Я подняла голову, вытирая слёзы, и посмотрела на малышку. Её грудь едва вздымалась, и я поняла, что остались считанные часы. Если не минуты.

Я вернулась к кровати, взяла её руку и стала петь колыбельные, которые пела мне мама в той, другой жизни, когда я ещё была Александрой Михайловной, а не княжной Александрой. Я говорила Агате, как сильно её люблю, как она нужна своему папе, как она нужна мне. Это было всё, что я могла дать ей — мои слова, мою любовь, мою веру.

Но ночь становилась всё темнее, и Агата слабела. Её дыхание замедлилось, стало почти неслышным, и я чувствовала, как страх сжимает моё сердце. Я положила руку на её грудь, проверяя пульс, и он был таким слабым, что я едва могла его нащупать. Бубон на шее, казалось, готов был лопнуть, и я боялась, что это конец. Я вспомнила, как в книгах писали, что прорвавшиеся бубоны иногда спасали больных, но чаще они умирали от заражения крови. Я не знала, что делать. Я могла только ждать, молиться и надеяться.

И вдруг её дыхание остановилось.