Книга Аптекарский огород попаданки, страница 131 – Ри Даль

— Ещё ложечку, Агатушка, — сказала я мягко, поднося кашу к её губам. — Вот так, умница.

Она послушно открыла рот, но тут же сморщила носик, будто собиралась возмутиться.

— Сашенька, — протянула она с детской капризностью, — а можно мне пирожка? С яблоками, как Груня печёт? Каша эта… скучная.

Я улыбнулась, не в силах сдержаться. Её капризы были для меня музыкой, знаком того, что жизнь возвращается в это хрупкое тельце. Три недели назад назад я бы отдала всё, чтобы услышать от неё хоть слово, а теперь она спорит о кашах и мечтает о пирожках.

— Пирожок, милая, будет, но попозже, — ответила я, стараясь звучать строго, но в голосе моём проскользнула теплота. — А пока давай доедим. Это полезно. В яблоках и мёде есть силы, которые помогают тебе выздоравливать.

В моём прошлом мире эти «силы» называли витаминами — веществами, о которых в 1877 году ещё никто не знал. Но я помнила исследования Лунина, о которых читала в своей прошлой жизни. Он доказал, что в пище есть нечто, необходимое для жизни, помимо белков, жиров и углеводов. Я не могла объяснить это Вениамину или местным лекарям, но знала, что свежие фрукты, овощи и мёд помогут Агате восстановить силы. Поэтому я настояла, чтобы в её рационе были яблоки, морковь, отвар шиповника и даже немного квашеной капусты, которую Груня приносила из погреба, ворча, что «барышне такое простонародное не к лицу». Но я видела, как это работает: кожа Агаты становилась чище, её силы росли, а кашель, мучивший её даже после того, как лихорадка спала, почти исчез.

Выздоровление Агаты было чудом, но не случайным. После той ночи, когда я вернула её с края смертельной бездны, я не отходила от неё ни на шаг. Первые дни были самыми тяжёлыми. Её пульс то пропадал, то возвращался, слабый, как трепет крыльев бабочки. Бубон на шее начал медленно рассасываться, но лихорадка держалась, и я боялась, что чума всё ещё прячется в её крови.

Я продолжала давать ей розовые пилюли, растворяя их в воде. Каждые шесть часов вливала ей в рот по ложечке, молясь, чтобы лепестки роз, чеснок и имбирь сделали своё дело. Я меняла компрессы с уксусом и капустными листьями, следила за её дыханием, проверяла температуру, прикладывая ладонь ко лбу, потому что термометров, как в моём времени, здесь ещё не было.

На третий день после той ночи Агата впервые открыла глаза и позвала меня. Её голос был слабым, едва слышным, но для меня он был громче колокольного звона. Я плакала, обнимая её, боясь поверить, что она действительно возвращается. С того момента началось медленное, но верное улучшение. Лихорадка стала спадать, бубон уменьшался, а кровохарканье прекратилось. Я не знала, что именно помогло — пилюли, компрессы, мои молитвы или её собственная воля к жизни, — но я благодарила Бога за каждый новый день, который она проживала.

Вениамин Степанович был рядом всё это время, помогая мне. Он приносил новые порции пилюль, травы, уксус, следил за тем, чтобы в комнате было чисто, а все простыни и тряпки, которыми я вытирала Агату, немедленно сжигались. Он же настоял, чтобы я ела и пила, хотя я отмахивалась, говоря, что не голодна. Но он был непреклонен, и я, ворча, жевала хлеб с мёдом, который Груня приносила, чтобы «не померла барышня от истощения».

Груня, милая Груня, тоже была моим спасением. Она не отходила от меня, несмотря на мои предупреждения об опасности заразы. Она приносила воду, готовила отвары, стирала бельё и даже пыталась петь Агате колыбельные, хотя её голос больше походил на воронье карканье. Но Агата улыбалась, и это было главным.